Гонка по кругу - страница 30

Немного отдышавшись, Фольгер встряхнулся, отгоняя сон, скинул с себя рюкзак, вынул из него на ощупь бутылку со сладкой водой, сделал несколько глотков. Да, если болезнь будет прогрессировать с такой скоростью, то смерть, пожалуй, придет в гости не через два месяца, а через пару недель. Включив фонарь, Феликс засунул бутылку обратно в рюкзак и, немного порывшись в нем, достал пробирку, наполовину заполненную порошком. Один умник из Полиса продал Фольгеру психостимулятор, помогающий преодолеть усталость и увеличивающий время между припадками. Однако врач честно предупредил, что лекарство со странным названием «Маёк», сделанное из смеси довоенных таблеток и засушенных растений, собранных на поверхности, хоть и дарит облегчение, приближает смерть. Феликс употреблял его несколько раз и только в экстремальных ситуациях, когда необходимо было быстро восстановить силы: после особенно сильных приступов, при встрече с крупными мутантами-хищниками или с кем похуже. С людьми, например.

Немного поразмыслив, Фольгер решил, что бегство Евы пока не форс-мажорное обстоятельство. Поэтому застегнул рюкзак, засунул пробирку во внутренний карман летной куртки и зашагал к Павелецкой. Он шел, ничего не опасаясь и изредка подсвечивая себе путь фонариком. Феликс привык блуждать в темноте, на ощупь, а туннель этот считал неопасным. Бывает, какие-нибудь твари прорываются с поверхности в перегоны, но за ними всегда отправляют поисковые группы. Да и вероятность того, что это случилось именно сегодня, невелика. Все равно жизнь медленно утекает из его тела. Так какая разница – месяцем позже или месяцем раньше?! Единственный вопрос, который он себе задавал, – зачем он куда-то идет. Не легче ли просто лечь на рельсы и умереть?

«Я иду потому, что иду. И плевать на мутантов, людей и себя», – ответил Фольгер, шагая во тьме. Близость смерти заражала азартом и нездоровой веселостью.

Примерно в ста метрах от выхода на станцию до ушей Феликса донесся чуть слышный шорох. Он остановился. Прислушался. Возможно, это был обман ощущений. Такое часто случается в туннелях. Бывает, идешь и слышишь посторонние звуки, и чудится, что на тебя вот-вот кинется какая-нибудь жуткая зверюга. А на самом деле ты один-одинешенек и никому на фиг не нужен. Но ведь бывает и наоборот, шагает бодро караванщик, ничего не подозревает, да и подозревать нечего. Вокруг тьма, тишь да гладь, и только бледное пятно фонаря блуждает по тюбингам. И станция уже совсем близко, и думает уставший барыга: вот сейчас он придет, снимет обувь, разложит вонючие отсыревшие носки возле костра и будет наслаждаться горячим грибным чаем с ВДНХ. И тут – грозный рык, блеск налитых кровью глаз, затяжной прыжок, выстрел, не достигший цели. Крик, полный отчаянья и ужаса, адская боль, хруст костей. И все. Нет караванщика. Случайные путники найдут, может быть, обглоданные останки. Это в лучшем случае. А так: очередной неудачник пропал без вести, навсегда сгинул во тьме подземного мира.

Феликс бесшумно извлек пистолет из кобуры, направил его туда, где, как ему казалось, должно находиться живое существо, и, резко нажав на кнопку, включил фонарь.

Луч света полоснул по сгорбленному уродцу, обнимавшему костлявыми руками какой-то грушевидный предмет. Существо, пронзительно взвизгнув, отпрянуло, ударившись головой о тюбинг.

– Кто такой? – Фольгер подошел вплотную к уродцу, поняв, что это один из бомжей Павелецкой, забредший в туннель.

Оборванец был слеп на один глаз, наполовину лыс, невероятно худ; грушевидный предмет в его руках оказался гитарой. Феликс ухмыльнулся: жалкое, мерзкое существо, так похожее на абсолютное большинство жителей метро. Отличие состояло разве что в том, что его внутреннее содержание соответствовало внешнему облику.

– Добрый человек, – взвизгнул уродец, – не свети! И не стреляй! Подай лучше патрошку на крысиную окрошку!

– Могу подать разве что пулю в лоб, – сказал Фольгер, – из гуманности. Чтоб прекратить твои страдания.

– Не-е-е! – существо вытянуло губы трубочкой. – Страдание – это жи-и-изнь! Без страдания нет жи-и-изни. Кто живет, тот страда-а-ает. Кто хочет жить, тот должен страдать. Ты ведь тоже страдаешь, потому что живешь. Убивать себя не х-о-о-очешь!