Гордость и предубеждение-2 - страница 16

Они вошли после сбора падуба, разрумянившиеся от холода и волнения.

Рейнолдс тихо ойкнула, забирая ветки падуба у Элизабет, которая первой перешагнула через порог.

— Колючий, Рейнолдс? — спросил Дарси.

— Да, сэр.

Когда они все уселись в ожидании чая, Дарси стал рассказывать:

— В наших местах существует поверье, согласно которому первый падуб, принесенный в дом, определяет, кто главенствует в семье весь наступающий год. Если он гладкий — хозяйка, если колючий — хозяин.

— Я никогда не слышала ни о чем таком прежде, — улыбнулась Элизабет. — Наверное, вы только что придумали это. — В ее темных глазах заискрилось лукавство.

Дарси в ответ только загадочно сверкнул глазами, но в их глубине затаилась нежная улыбка.

— Ой, нет, что вы, — запротестовала Джорджиана, — Фицуильям не стал бы обманывать. Это действительно правда… ну, люди верят этому… необразованные, конечно.

— Как я понимаю, ты хочешь сказать, что ты не веришь в эту примету? — заметила Элизабет.

Джорджиана замолчала.

— Я уверена, — настаивала Элизабет, — приметы срабатывают только для тех, кто в них верит. Ну, а ты Джорджиана, только честно, что ты сама думаешь?

— Я не знаю, — ответила девушка, смущаясь. Весь следующий час ее волновало одно: получалось невероятное — ее брат Фицуильям может и не главенствовать в доме. Она не заметила лукавого взгляда, которым обменялись ее брат и его жена.

Элизабет сознавала власть Фицуильяма над собой, но ей нравилось определять и свою меру власти над ним. Однако в тот момент это была простая игра. Она знала, что, окажись они тогда одни, он крепко обнял бы ее. Как весело было бы выскользнуть из его объятий и, пританцовывая, убегать, уворачиваясь от его преследования!

Дверь открылась, внесли поднос с чаем, а затем появилась и чета Гардинеров.

— Сколько же падуба вы собрали! — воскликнула миссис Гардинер.

После чая Элизабет отправилась вместе с Джорджианой в музыкальный салон, чтобы поиграть дуэтом на фортепьяно.

— Как я люблю прятаться за твое мастерство, Джорджиана. Ты такая умница.

— Не слишком-то. Мне жаль, что во время разговора мне не удается быть и вполовину такой умной, как вы.

— Под умом, как я понимаю, ты подразумеваешь дерзость.

— Нет! Что вы! Но все же никто не высмеивает Фицуильяма так, как делаете это вы. Он совсем не привык к этому.

— Я полагаю, он очень скоро привыкнет, — расхохоталась Элизабет.

— Я боюсь… Я боюсь, вы заставите его сердиться. — Думаю, время от времени так оно и будет.

Джорджиана судорожно прикрыла рот, а ее глаза расширились. Элизабет улыбнулась и поцеловала девушку в щеку.

— Супруги всегда ссорятся, Джорджиана, дорогая. Не бойся, я сумею справиться с этим и выживу. В проповедях нам говорят: кротко склони голову перед несправедливостью. Но не женщины пишут проповеди. Женщине лучше научиться отстаивать свои права, если она не желает заслужить неуважение своего мужа.

Джорджиана не спускала с Элизабет задумчивого взгляда. Она подумала, что Элизабет вряд ли заслужит неуважение Фицуильяма, тем более что тот не может резко измениться в своих чувствах. Элизабет засмеялась и указательным пальцем мягко разгладила морщинки на нахмуренном лбу Джорджианы.

— Дорогая моя Джорджиана, я не специально дразню Фицуильяма, у меня нет никакой разработанной линии поведения. Я смеюсь только тогда, когда не в силах удержаться от смеха. — Темные глаза Элизабет весело поблескивали, а на лице отражались и нежность к девушке, и легкая ирония. — Думаешь, он чувствует себя из-за этого несчастным?

— Ну, разумеется, нет. Я за всю свою жизнь не видела, чтобы он смеялся так часто, как в эти недели. — Джорджиана как завороженная не спускала глаз с Элизабет. Она чувствовала, что сама почти влюблена в жену брата. Она волновалась, чего-то боялась и была счастлива одновременно. Но за всем этим, где-то в глубине души, ее не оставляло неясное ощущение тревоги.

«Какая же я глупая, — думала она. — Ну чего же тут бояться?»

Китти же, наоборот, не испытывала ничего похожего на беспокойство, впрочем, в ее хорошенькой головке вообще мало что надолго задерживалось. Она отправила матери еще одно, последнее письмо из Пемберли.