Горизонты - страница 12

Вскоре пришла мать, улыбчивая и добрая. Вообще-то она редко улыбалась. «Жизнь не научила», — как-то призналась она. А тут, повеселевшая, присела на корточки к коню, погладила рукой его.

— Увидела у мужика на рынке, так поглянулась лошадка, не расстанусь, думаю. А мужик дорого заломил за нее. Денег-то у меня маловато было. Похожу-похожу, и опять к лошадке. Уступи, дяденька, говорю. Мужик стоит на своем: «Мой товар, твои деньги». Даю ему деньги, да в придачу два пирога. Мужик взял мешочек с пирогами, прикинул деньги, спросил: «Кому коня-то-ладишь?» — «Сыночку, — говорю, — без отца растет парнишка». — «У меня у дочери этакое же горе. Бери, — говорит, — отдаю. А пироги самой в дороге пригодятся». Вот ведь люди какие есть, — закончила мать свой рассказ.

— Всякие живут на свете: и добрые, и сочувственные, — похвально отозвалась бабушка. На глазах у нее выступили слезы.

— Какой, мам, мужик-то? — спросил я.

— А кто его знает. Щупленький собой, с бородкой, как был твой дедушка Петро. Только руки все краской заляпаны, должно, лошадку тебе разукрашивал.

— Теперь я сани буду ладить.

— Ой, сморчок, — отозвалась бабушка. — Для саней надо ведь полозки березовые, вязки черемуховые, да мало ли чего. Вот ежели бы Оля Бессолов… Он мастеровит. Учись-ко вот, парень, у него, человеком станешь.

Бабушка перекрестилась, добавила:

— Спасибо мужику тому, долгой жизни ему да без хвори… Обласкал тебя, сиротинку.

— А вовсе и не сиротинка, — обиделся я. — Какой же сиротинка, я вон какой! — и, опустившись на ладони, пошел по полыхавшему солнечным теплом полу на руках.

— На это ты мастак. А вот сани не смастерить. Как вот их изладить?

Я понимал, что бабушке тоже хотелось чем-нибудь помочь мне. А если бабушка возьмется, вместе-то смастерим.

В то же утро в избу я натаскал с улицы всякого добра: дощечек, разных палочек, прутиков свежих… Принес из сеней топор, пилу… Топор бабушка сразу же у меня отобрала, рано, мол, возиться с ним. Вместо него разрешила взять тупой косарь — обломок косы, которым обычно щепали лучину.

К вечеру, мы с бабушкой сшили из тряпок хомут. Из черемухового гибкого прута выгнули дугу, а оглобельки сделали из батожков. Все пригодилось. Одних саней недоставало. Тогда бабушка разыскала в чулане маленькое старое корытце, в нем когда-то сечкой рубили капусту на пироги.

— Вот тебе и кошевка! — сказала она.

«И верно, совсем похоже на сани», — обрадовался я.

К корытцу мы привязали оглобли и запрягли коня. Все как есть, лучше и не надо, получилось.

— А колоколец-то где? — спохватился я.

И колоколец нашелся. Подвязали к дуге, тряхнули, и залился колокольчик веселым звоном.

«Ай да мы!» — шептал я и тянул коня за уздечку. За ним по полу тащилась моя кошевка с поклажей.

— Смотри-ка, в извоз поехал, — улыбнулась бабушка и тут же добавила: — Как же, надо привыкать, парень, надо. Время такое… Некому работать-то — одна мать старается…

Я пожалел, что тихо расту, хотелось скорей стать взрослым и ездить в извоз с соседями. Теперь я частенько подходил к дверям и, становясь спиной к косяку, вытягивался. Если замечал, что стал чуть-чуть повыше, делал на косяке ножом новую зарубочку.

Беляки не пришли к нам в деревню, будто бы потопили их где-то за Котласом на Северной Двине.

— Туда им и дорога, — говорила бабушка. — Все утонут, если пойдут не с добром.

— С каким добром?

— А вот так: бросай оружие да спросись, можно ли зайти погостить? Иначе наши им все ноги переломают. И раньше мужики не любили чужеземцев да воров.

— А беляки тоже воры?

— Они, говорят, хуже и воров. Жгут все да убивают людей… На глуботине их всех потопили. Туда им и дорога, говорю.

В сумерки я часто просил бабушку вспомнить какую-нибудь бывальщинку.

— А какую тебе, ведь все позабыла… Разве про отца, про Олю.

— Давай про Олю послушаю.

— Что ты, дурень, какой тебе Оля? Он тятькой доводился тебе.

— Я ведь не видел его.

— И не увидишь голубчика…

Бабушка горестно вздохнула, концом черного платка в белый горошек вытерла глаза. Я понял, что огорчил бабушку, и стал тормошить ее за руку.

— Да чего и рассказывать-то, не знаю, — продолжала она. — Оля-то вон какой был… высокий да статный, ныне таких мужиков и не увидишь. А кудри так из-под кепочки и вьются.