Горизонты - страница 14

Я понял, что у бабушки на гармонь не хватает денег. Надо бы найти их, а где возьмешь? Мамка-то одна работает.

Как-то мы с Колей побежали на реку купаться. Бежали по тропинке, пересекавшей овсяное поле. Овес уже звенел своими сережками. Поле было большое и обнесено изгородью с воротами, которые стояли на тракте. Дорога тянулась по обрывистому берегу реки. В половодье ее обрывало, и каждый год дорогу торили заново. Здесь много ездило людей. Одному из них мы открыли ворота, и он кинул нам по медной монетке. Мы удивились и обрадовались. Прикинули: день-другой посидеть бы, сколько можно заработать… Как раз, чай, хватило бы на гармошку… Общую гармошку купили бы. И мы с Колей сели к воротам. Вскоре совсем осмелели. Как только подъезжал кто-нибудь, мы открывали ворота, становились к ним и просили денег. Но река все же тянула нас, и мы решили сидеть поочередно: один убегал купаться, другой сидел у ворот. Однако продолжалось это недолго. Как-то я отводил свою очередь. Подъехал какой-то усатый дядька. Открыл я ему ворота и прошу денежку. Он вылез из тарантаса, сунул мне в руку монету и начал расспрашивать, чей да откуда? Расспрашивает, а сам ухмыляется. А потом взял меня за руку и в тарантас повел. Я было заупрямился, а он говорит, ничего, мол, прокатись со мной.

— Так вот, паренек, ты слыхал о капиталистах? — усадив меня в тарантас, начал он издалека.

— Нет, не слыхал, — признался я.

— Это такие люди, которые фабриками да заводами владели…

И пошел рассказывать, как эти самые капиталисты наживались на чужом труде. А потом заговорил о деревенских кулаках-мироедах. Молотилки, мол, имеют да маслобойки. А для чего? Чтобы закабалить других.

— А ты, гляди-ка, воротами завладел, — вдруг неожиданно упрекнул он меня. — Завладел да и выколачиваешь деньги. Значит, тоже…

— И я, что ли, этот самый мироед-то?

— Навроде так, — ответил усач.

Мне стало стыдно. Я взглянул в сторону, а церковь-то кладбищенская рядом. «Далеконько же он меня увез», — с тоской подумал я. Да вдруг как зареву.

Тут уж и он испугался, усатый-то.

— Вот что, мальчик. Реветь не стоит, а подумать о жизни надо. Это тебе вперед наука. Ворота открывай, а денег за это не бери…

Я, не дослушав, выскочил из тарантаса и сколько есть мочи, бросился бежать. Бегу да оглядываюсь, не гонится ли за мной усач. Прибежал запыхавшийся к воротам. Коля тут уж, дожидает меня. Ты, мол, зачем убежал? Рассказал я ему об усаче. Подумали, подумали мы и решили: надо бросить это выгодное дело, чтоб не обзывали нас капиталистами.

Дома мы ни о чем не сказали, но с тех пор ворота эти обходили стороной. И купаться стали на Юг-реке в другом месте.

За мелководной речушкой Столбовицей шли посевы, а за ними был Купавский лесной надел, который звали Борком. За Борком следили, каждый житель Купавы имел в нем свою полосу. Лес всегда нужен мужику, и, как пашня, он распределялся по едокам. Почти половину Борка, конечно, отхватили Бессоловы. Нам же, как приезжим с угора, не дали в этом Борку своего пая: ищите, мол, на угорах. Бабушка жаловалась, будто бы соседи коров даже наших не хотели пускать в поскотину, упрекали: «По чужим дорогам ходите, данигора». Рассказывала, что отец мой собирался вернуться на угоры, в старую деревню, перед войной начал там строить дом, да не успел его отделать — так и остался стоять голый сруб.

Мы, мальчишки, не признавали междоусобных старинных законов и вместе все бегали по лесу, собирали ягоды и грибы. В Борку росли разные грибы, больше белые, боровики. А вот на Гривке, там маслята — бравые ребята, в Ложках — рыжики-пыжики.

За грибами ходить я был большой охотник. Первый гриб — всегда мой. Появлялись они вначале на Гривке. Там и теневые ложки есть, и суходольные места. Каждый грибок свое место любит. И земляника там по косогорам пряталась в траве. А о бруснике и говорить нечего — каждая кочка горела красной ягодой.

Больше всего я любил ходить за Большую Курью в Ложки. Бабушка будила меня часов в пять утра. Я вскакивал и, хватая корзинку, сердился, что разбудили-то меня поздно.

Еще роса блестела на траве и озера дымились туманом, а я уже бродил в своих Ложках. От Даниловой горы к озеру шли лога, вымытые весенними водами. Между логами лежали холмики — гривки, поросшие молоденькими сосенками. Вот между сосенками на полянках и росли рыжики. Это не какие-нибудь вялые лисички, которые у нас и за грибы-то не считали, а настоящие крепыши. Шляпки у них словно разрисованы — поверху вкруговую идут белые нашивки. Нашивки эти перемежаются то красной полоской, то чуть посветлее. А в середине рыжика словно чашечка. Смотришь, а в ней капелька-другая водицы блестит. Это от росы… Растут рыжики семейками, где один грибок, тут ищи и другие. Пройдешь, бывало, по одной гривке — в корзинке уже дно закрыто, по другой — считай, треть корзинки набрал, а как пройдешь все гривки — и корзинка полна грибами. Засолит бабушка в горшочке грибы, какая вкусная еда получается, да еще если положить в нее сметаны… А как-то нарезанные рыжики бабушка в молоке сварила — тоже объеденье.