Горькая правда - страница 23

— Бедненький! Взяли на испуг!

— Я решил, что лучше рассказать, как было на самом деле, но не для записи. Тогда она не сможет это использовать.

— А зачем ей нужно то, что нельзя использовать?

— Я спросил то же самое, — подхватывает Адриан, к которому понемногу возвращается самообладание. — Оказалось, что она вроде как моя поклонница, и даже…

— Какая прелесть! Книжку для автографа привезла?

— Вообще-то, привезла, — признается Адриан.

— Бога ради! Да ты не лучше Сэма! — вскипает Элинор. — Что он, что ты! Лесть для вас — словно грудь для младенца! Сосок в рот, и он туг же заводит глазки и сосет, сосет. — Адриан молча выслушивает обличение. — Что еще ты наговорил ей не для записи? — не отступает Элинор. — Сообщил, что я сделала аборт?

Адриан шокирован и встревожен. Он поглядывает на кухонную дверь и отвечает шепотом:

— Конечно, нет, ты что с ума сошла?

— Я — нет, а ты, похоже, — сошел, — отбривает Элинор. — А может, она сама пронюхала?

— Нет. Да и как она могла, — бормочет Адриан. — В любом случае, вся эта история обо мне, тебе и Сэме находится под грифом секретности. Она мне слово дала.

— И ты ей веришь?

— Да. Верю.

В кухонных дверях возникает Фанни, одетая и причесанная, как при своем первом появлении.

— А вот и вы! — говорит Адриан.

Элинор поворачивается к ней спиной: хочет взять себя в руки.

Адриан направляется к передней.

— Я отлучусь ненадолго, пойду заправить машину. Это у нашего конца деревни, Элли, верно?

— Да, — выдавливает из себя та не оборачиваясь.

— Если заведется, подброшу вас до станции, — обещает Адриан Фанни.

— Спасибо. Не беспокойтесь.

— Какое тут беспокойство! Сейчас буду назад, — говорит Адриан и. прежде чем Фанни успевает остановить его, исчезает.

— Не нужно, прошу вас, — бросает Фанни ему вслед, но он либо не слышит, либо делает вид, что не слышит. За ним захлопывается дверь.

Фанни со вздохом говорит Элинор:

— Дело в том, что я без разрешения воспользовалась вашим кухонным телефоном и заказала такси.

Элинор поворачивается к ней лицом:

— На какой поезд вам надо успеть?

— На ближайший.

Элинор смотрит на ручные часы.

— Вы только что пропустили один. Следующего ждать около часа. Разве что вы поедете на такси до самого Гэтуика.

— Так я и сделаю.

Повисает молчание.

— Неловко получилось, — говорит Фанни.

— Да.

— Надеюсь, вы не стали делать поспешных выводов…

— Какого рода?

— Это была сауна, и ничего больше. В этом не было ничего… сексуального.

— Для вас нет ничего сексуального в том, чтобы сидеть голышом в крохотной деревянной кабинке вместе с малознакомым мужчиной? — иронизирует Элинор.

— Я чувствовала себя совершенно спокойно. Никаких прикосновений или чего-либо подобного.

— По-моему, он касался вас в минуту моего появления.

— Я показывала ему татуировку, которая вытравлена у меня на плече.

— Понятно. Но татуировка — это вроде бы не то же самое, что офорт или гравюра?

— Послушайте, я приношу свои извинения. Сейчас я понимаю, что идти в сауну — это было не слишком разумно, но он, можно сказать, бросил мне вызов, а я не могу спасовать перед вызовом. — С этими словами Фанни подходит к кофейному столику и берет свой магнитофончик.

— Зачем вы приехали сюда?

— Взять интервью у вашего мужа.

— Да, но почему у него? Он больше не пользуется известностью.

— Вот именно. Я хотела узнать, почему он бросил писать.

— И что, узнали?

— Думаю, да. Он сказал, что у него за душой не осталось ничего такого, ради чего стоило бы напрягаться и придумывать истории.

— Вот оно что! Ну-ну!

— Мало кому из писателей хватает на это смирения.

Элинор издает что-то вроде хмыканья, смысл которого не оставляет сомнений. Фанни бросает на Элинор острый взгляд — в глазах ее вспыхивает любопытство.

— Вы так не думаете?

— Для этого я провела слишком много дней и ночей, пытаясь возродить его поникшую веру в себя.

Незаметно для Элинор Фанни включает свой магнитофончик, по-прежнему сжимая его в руке.

— Ну, — подхватывает она, стараясь удержать нить разговора, — Вирджиния Вулф говорит где-то, что самое ужасное в жизни писателей — это зависимость от похвал.

— И самое ужасное в жизни писательских жен, — выпаливает Элинор. — Если вы не выражаете восторга по поводу их нового творения, они куксятся, а если выражаете — считают, что вы преувеличиваете.