Горькие шанежки - страница 11
— Зачем ты? — удивленно спросил Семушка, жалея о сне. — Зачем… будишь?
— Трясу-трясу, а он как мертвый! — сердито проговорил отчим. — Вставай, работничек.
— А-а… — Семушка сладко зевнул, опять закрыл глаза. — Счас я, погоди чуть…
Потянул на себя теплую овчину, в секунду забылся, но та же рука опять встряхнула его за плечо.
— Кому говорят, вставай! Все уж коров выгоняют…
Семушка торопливо сел на топчане, а глаза его никак не хотели раскрываться. Он уж было привалился к стене, но из глубины дома подала голос мать:
— Подымайся, сынок… Вставай… Люди ведь ждать не станут…
Отчим хлопнул дверью сеней, ушел в стайку, а Семушка закопошился в одежде. Натянул штаны, рубашонку. Навернул портянки, кое-как втолкал ноги в мокрые сапоги. На дворе плеснул в лицо водой из рукомойника и вернулся в дом, шибавший духотой, запахами старого борща, лекарств и прелой одежды.
Доставая хлеб и молоко, Семушка звякнул посудой. На кровати в сумеречном углу заворочалась хворая мать.
— Ты поешь хорошенько, сынок. И молока с собой не забудь.
— Я и так ем, — отозвался Семушка. — Ты лежи, мам…
Помолчав, мать вздохнула, вроде бы всхлипнула, и сказала сердито:
— И когда ж он вернется только, бугай тот бессовестный? Договаривались на два дня, а пошел уже четвертый…
Под материнские вздохи Семушка принес из сеней торбочку, сунул в нее фляжку с молоком, горбушку хлеба и, накинув на плечи старый пиджачок, вышел в сырой и прохладный рассвет.
Отчим уже выпустил корову из пригона. Она пощипывала траву около трех берез, росших против дома стариков Орловых. Под присмотром бабки Орлихи там же паслись ее Белянка и бык Пушкарь.
Пощелкивая бичом, Семушка погнал животных по дорожке к переезду. За линией слышались голоса, покрикивание, мычание коров и телят.
К Семушкиному приходу коровы уже были на месте. Пощипывая траву, они медленно отходили в покосный простор с перелесками. Поглядывая за ними, на развилке зябли женщины, одетые по-утреннему, на скорую руку. Среди них и тетка Катерина — мать лучшего Семушкиного дружка Леньки Чалова. Посмотрев на девятилетнего пастушка, обутого в тяжелые сапоги и в сползающем на глаза картузе, она спросила озабоченно:
— В какую сторону погонишь пасти? Где хоть потом искать-то тебя?
— Прямо к полигону погоню. — Семушка по-хозяйски оглядел стадо, спросил: — Все тут?
— Да вроде все, — ответила тетка Катерина. — Раз уж ты не проспал, то и другие проснулись…
Степанида Слободкина — пожилая, невысокая, со стеснительной улыбкой на добром лице, — вздохнув, заметила негромко:
— У такого отчима, как Гаврила Ломов, не проспишь. У него и петух раньше других просыпаться приучен…
Нахмурясь, Семушка поправил картуз, щелкнул бичом и заторопился за стадом.
Утро только начиналось. Серый рассвет тянулся медленно. В туманной заволоке хоронилась дремотная тишина. Птицы еще спали. Деревья и кусты смутно проступали из полумглы. Все казалось таинственным, страшноватым и, успокаивая себя, Семушка щелкал бичом, покрикивал на коров, стараясь придать голосу басовитость и строгость.
Войдя в росные травы, пастушок сразу вымок до пояса. Медленно двигаясь за стадом, он зябко поеживался от сырости и прохлады. Не шли из ума слова тетки Слободкиной про отчима. Не любят его люди… Ни соседом, ни другом его не зовут. Для всех он — Гаврила Ломов. Про себя и Семушка его Гаврилой зовет. Даже дружок Семушки Ленька как-то признался:
— Боюсь я, когда твой новый батя на меня смотрит: глаз у него тяжелый. — И пояснил: — Дед Помиралка сказывал, что в глазах человека душа предстает.
Помиралкой на разъезде называли отца начальника станции — сухонького, совсем дряхлого старичка. Каждую осень, по заморозку, обходил он соседей, со всеми прощался, собираясь помирать и говоря, что уж этой зимы ему не перетерпеть. И до весны не появлялся на улице, пересиживая холода за печкой, рассказывая ребятне байки да сказки.
Семушка насупился:
— Брехун он, твой Помиралка!
— Брехун? — загорячился Ленька. — А вот проверим…
Под завалинкой станционного дома лежала в затишке лопоухая дворняжка Дамка. Она не обращала на мальчишек никакого внимания, спокойно грелась на солнышке, но когда Ленька сердито уставился на нее. Дамка забеспокоилась. Подняла уши, глянула на Леньку раз-другой, поднялась, потопталась в недоумении и отошла, рыча и оглядываясь.