Горький шоколад - страница 2

С тех пор летние короткие ночи стали особенно тревожными, мир медленно погружался в стоячее, душное марево, из которого нет выхода. Только небо, ярко-голубое, льет безразлично свой жаркий свет…

– Терпеть не могу клубнику! – отвечает Маша, – и лето – тоже.

– Ну, даешь… – удивляется Тимур, – как хорошо ведь летом! Выезжаешь на дачу к бабушке. И вот сидишь где-нибудь, читаешь. А вокруг… цветы, бабочки… Красота!

– Ты ездишь на дачу?

– Конечно. Или на море. Как здорово купаться… рано утром… Скажи, а почему ты не любишь клубнику?

– Аллергия.

– Ой, вот не повезло… В детстве клубнику ел прямо с грядок. Здорово!

– Мне иногда снится лес… там, знаешь, – Маша замолчала, ей хотелось рассказать про ручей и про густые ели. То самое место. Орешник. Яркой волной зеленого, дикими полями и перелесками проливался сон, и как радостно ступать по мягкой, теплой земле, усыпанной иголками. Но было, кроме покоя и красоты, еще какое-то чувство. Сон начинался всегда одинаково – разувшись, Маша переходила ручей. Босоножки она несла в руке. И там, на другой стороне, продолжался тот же самый лес. Тот же самый, но иной. Березовые рощи сменяются солнечными лугами, по небу плывут белые облака. Радость? Нет, не совсем. И не грусть, и не равнодушие. Чем дальше – тем прекраснее дали, тем больше света, даже стройные стволы деревьев отливают золотым, и каждый лист – как тончайший изгиб единого, бесконечного, кружева. Так хорошо здесь, но нельзя сказать: счастье в этом или печаль. Ощущение из иного измерения. Маша не может подобрать точного слова, выразить это непонятное странное чувство. И молчит.

– Вот-вот, – подхватывает Тимур, – лес мне тоже снится! А еще небо! И ты летишь по небу, да?

– Не знаю… нет, не совсем.

– Я часто летаю во сне! – продолжает он.

Его голос самоуверенный, и вид очень довольный.

«Подумать только! Какие сны!.. И жизнь как четкий вектор на белом листе бумаги».

Тимур и Маша познакомились в этом году, в самом начале весны. Он выступал на конференции, посвященной творчеству Льва Толстого. Строгий костюм, вьющиеся волосы, разделенные на пробор, и тонкое, даже утонченное, лицо с небольшими темными глазами, а в спокойном, тихом голосе чувствовался ум. Но Маша могла и забыть, если бы в тот же самый вечер они не встретились в автобусе. Теперь он был в очках и стоял, держась за верхний поручень. За окном плыли новостройки, тесные дворы, заставленные машинами, и редкие чахлые деревья у подъездов – обычная серость спального, многолюдного района. Снег еще только сходил, по асфальту ползли желтоватые ручьи, и сугробы на газонах казались черными, словно гниющими изнутри.

Через минут пять автобус застрял в пробке. «Жаль, – подумала Маша, – я не села на маршрутку. Мигом бы объехали…» Словно в подтверждение – в глубь двора, петляя,нырнула маршрутка. Маша скосила глаза, а тот, с конференции, хоть бы что, достал толстую книгу и теперь увлеченно читал. «Мда,.. времени зря не теряет…» Неожиданно он поднял голову и посмотрел прямо на нее. Улыбнулся. Маша ощутила внутри себя легкий холод и закрыла глаза.

Но он уже говорил:

– А мы ведь знакомы! Вот интересно! Куда ты едешь?

– Знакомы? – Маша схватилась за поручень, автобус судорожно качнулся.

– Тимур. Меня зовут Тимур!

– Мария… – ей понравилось товарищеское и простое обращение на «ты», – я – домой.

– Вон как. Ну и я тут живу. Вот так совпадение!

– В одну сторону от метро… – уточнила Маша.

– Да, хорошо бы пешком. Но далеко, а потом – такая погода…

– Зато читать можно…

– А? Ну да, а то! – он приглушенно рассмеялся, – самый раз для «Войны и мира». При желании всю классику осилить можно.

– Неужели?

– Конечно! Толстой, Тургенев и Бунин – вот вся наша классика. Я бы сказал, столпы всего. Остальное – ветви.

Тургенев с Буниным всегда казались ей несколько тягостными писателями, прекрасные и печальные девушки Тургенева, от смуглых лиц которых веяло нафталином, и герой Бунина, погруженный в краски и звуки мира, словно утопленник. Но она промолчала.

– Но, кстати, – продолжил Тимур, – читать в транспорте я бы не рекомендовал. Трудно сосредоточиться, толкотня.