Горький шоколад - страница 7

– Да, Маша-то, кстати, в таком доме работает, – сказал Тимур, – мам, у дома дощатое крыльцо. До сих пор! Представляешь? И это в самом центре Москвы!

– Неужели? – удивилась Ольга Викторовна. – Трудно представить, для Москвы это редкость.

– И, конечно, вот-вот – здание обещают снести.

– На этом месте хотят поставить гаражи, – пояснила Маша, – и бензоколонку. Рядом большая дорога, а дома уже такие старые. Жить в них опасно. Бензоколонка, говорят, была бы востребована.

– Ну и ну… вот она, политика. Волгин… Я не слышала о таком писателе.

– В России он мало известен. Только после девяностых первые публикации. Я ведь и сама не знала раньше.

– Нужно-нужно как-то оповещать, рассказывать!

– А как? – задумалась Маша. – Вот афиши мне дали. Волгин жил в Таллине, его расстреляли в сорок первом, когда Эстония вошла в состав Союза.

– Почему же? – удивилась мама Тимура, будто вообще о таких вещах никогда не слышала. – За что?

– Он был одним из организаторов молодежного литературного объединения. У них была большая православная община, встречались в храме на службе, читали Евангелие, проводили литературные вечера, ставили пьесы. А теперь музей, единственный в России… – и Маша замолчала. Она вспомнила, что дома, в ящике стола, лежит десяток афиш, обещала ведь развесить где-нибудь, раздать друзьям, и… забыла. Лишь в своем институте передала через старосту на доску объявлений в соседний корпус. Наверное, там прикрепили. Хотя бы там.

– Ну вот… – Тимур не любил долго разговаривать на грустные темы, – а еще – белый кролик. У Маши живет кролик. Зверь. Я посмотрел – он ест и спит. Ноль понимания, каких-то мыслей. Полный ноль.

– Да, – согласилась Ольга Викторовна, – рыбы тоже безмолвны.

– Они хранят тайну. – Вставил свое первое слово Борис Борисович, папа Тимура.

Он сосредоточенно, запивая чаем, жевал шарлотку. И больше за вечер ничего не сказал.

С тех пор как Маша познакомилась с его родителями – брак предстал неизбежной определенностью, неясные и смутные ожидания, похожие на призрак, обросли конкретной формой. Да, они будут жить с родителями Тимура, в отдельной комнате, окна которой выходят на солнечную сторону. Это очень хорошо. Можно будет отказаться от съемной квартиры. «Немного поэкономить», как сказал Тимур. А летом погостить у родни Маши, в Суздале. «Мне так же, – добавил он еще, – хочется познакомиться и с твоей мамой. Как только она вернется из экспедиции – мы устроим настоящий праздник».

Странно, но Машу это не радовало. Все чаще она погружалась в какую-то печальную задумчивость. Раньше она просыпалась минут за десять до будильника, быстро вставала и собиралась в институт, на первую лекцию. Сколько радости было в утреннем прохладном воздухе! Иногда, перед завтраком, она успевала потанцевать, кружась по комнате и вскидывая над головой руки. Маша чувствовала необъяснимое счастье, пусть это и глупо – прыгать под «La rokk». Теперь, напротив, она вставала не сразу, некоторое время лежала, вспоминая прошедший день. Иногда ей хотелось подумать о чем-то еще, и она представляла людей, давно ушедших из жизни, представляла лес и серебряный ручей, и длинные палки, которые неслись необратимо вниз по течению.

Сегодня, сентябрьским теплым днем, ей остро вспомнился первый снег. Она, еще сосем маленькая, выходит из подъезда, а кругом, куда ни взгляни – белым-белом… Вчера здесь было темно, мрачно. Черные провалы вместо цветных предметов: и стволы деревьев, и дальний забор, и дом напротив – все отливало слизкой серостью. Коричневые лужи, в которые она, присев на корточки, пускала газетный кораблик. Безветренное и бледное, словно кожа покойника, небо…

И вот, только за одну, единственную, ночь… Маша проводит пальцем по ветке куста, хрустально ледяного. А в воздухе морозном словно легкий перезвон стоит, и снег такой чистый, жалко по нему идти.

На первую пару Маша все-таки опоздала. «До чего доводят мечтания. Первый снег, первый снег, – передразнила себя, – как снег на голову». Уже минут двадцать шла лекци по истории литературы 20 века, читал Лукомский, он недовольно посмотрел, оглянулся, как скрипнула дверь, но ничего не сказал. Таня подняла голову и чуть махнула рукой. Маша пробралась к последнему ряду и села рядом с ней.