Горная долина - страница 9

— Когда ты уедешь, — сказал мне однажды Манамута, вождь Тофморы, — для меня это будет как твоя смерть. Я отрежу себе палец и покрою голову грязью. Потом я сожгу твой дом, чтобы не видеть его каждый день.

Он выражался метафорически, но вряд ли его слова были рассчитаны только на эффект. В день моего отъезда ему стало плохо. Я пришел прощаться к нему домой. Вождь лежал в полутьме на полу. Я опустился на колени, чтобы еще раз взглянуть на него. Когда я ушел, мне сказали, что вождь подполз к двери хижины и зовет меня, но я не хотел оглядываться. С тех пор я не видел его.

Я вернулся в Лаэ к своей обычной армейской жизни. Здесь, среди своих соотечественников, я обнаружил, что нам почти нечего сказать друг другу. Я старался забыть о Тофморе и хотел одного: как можно скорее уехать. Предшествовавшая этому волокита выводила меня из себя.

С момента перевода на материк и до конца 1945 года я преподавал в армейской Школе гражданского управления в Канберре и Сиднее. Затем провел два года в Лондоне. Вернувшись в Австралию, я преподавал в Школе Тихоокеанской администрации, а позднее-в созданном незадолго перед этим Австралийском национальном университете. В 1950 году я стал научным сотрудником университета и вновь оказался в Лаэ, а оттуда направился в долину реки Асаро на Центральном нагорье, то есть именно в тот район, который так манил меня шесть лет назад, когда я глядел из Тофморы на травянистые луга.

Лаэ, как и другие прибрежные поселения на Новой Гвинее, был местом не очень привлекательным. Это куски австралийского захолустья, пересаженные в чужеродную среду. Я всегда смотрел на эти поселения как на промежуточные пункты и был рад как можно скорее миновать их.

В 1950 году в Лаэ была одна-единственная гостиница — несколько бывших армейских бараков за пределами городка, который тогда перестраивался. Удобства в гостинице вполне соответствовали плачевному виду полуразрушенных построек: комнаты отделялись одна от другой доходившими до плеч перегородками, ванную заменял жестяной навес с холодным душем. На постельном белье, москитных сетках, полотенцах виднелась широкая стрела — штамп министерства обороны. Пахло сыростью: дождь начинался регулярно после полудня и продолжался почти до утра.

Ничто так не сковывает меня, не внушает столь сильного чувства одиночества, как дождь на побережье. Два дня подряд он свинцовыми полотнищами стекал со свесов домов и барабанил по крышам. Грозы моего детства, проведенного в деревне, были для нас драматическими событиями. Они шли с западных равнин и низвергались вместе с потоками холодного воздуха, которые словно обновляли мир. Но здесь дождь не освежал. Даже листья, пресытившиеся влагой, с неприязнью отворачивались от него.

Последнюю часть путешествия я должен был совершить на специально зафрахтованном самолете. Раннее утро — наиболее благоприятное для полетов время на Новой Гвинее, и мы условились вылететь из Лаэ в восемь часов. Около половины седьмого я отправился из гостиницы в аэропорт. В этот час все казалось иным. Как обычно, дождь ночью прекратился, ветер стих, и мир наконец стал свежим и молодым. Главная улица, следовавшая изгибам береговой линии, была безлюдным туннелем между рядами нависших деревьев с огненно-красными цветами, тянувших ветви к горным склонам по ту сторону городка, где знамена тумана чуть колыхались в поднимавшихся с суши потоках воздуха. Этот час вызывал какое-то мучительно сладкое чувство, которое делалось еще сильнее от сознания того, что он так скоротечен.

Поднявшись в воздух, мы сделали круг над морем, отупело лизавшим ржавеющие остовы кораблей, которые казались застывшим криком отчаяния. Когда мы взяли курс к истокам Маркхема, сверкающая полоска которого служила нам постоянным ориентиром, я с высоты нескольких сот футов бросил последний взгляд на городок — ряды новых бунгало, тесно усеявших вершину небольшого холма над пустынным берегом.

Мы летели над Маркхемом, и мне казалось, что прошедших шести лет как не бывало. Я искал глазами взлетную полосу около Тофморы, где в свое время приземлился, и вспомнил, какой прохладный прием был мне оказан в первый вечер, как неуверенно я себя чувствовал.