Горнорабочие - страница 24

Дома начался беспорядок. Колька лез то к Елене, то к брату с пискулькой и так себе, желая побаловать; никакие уговоры на него не действовали; от колотушек, получаемых им от брата, он хотя и плакал, но сам потом начинал ругаться и колотить ручонками, что в нем изобличало будущего рабочего человека со всеми наклонностями, врожденными и уже усвоенными от других ребят. Да и что ему, мальчугану, было делать: ему хотелось играть, а ребят одних с ним лет в избе не было. Ганька уже отвык от таких игр: ему хочется бороться, играть в бабки, ходить на голове, как ходят фокусники, которые нынешнего лета казали свою премудрость в заводском саду. Ему было скучно, но идти ему не хотелось, потому что он еще не был здоров; разговаривать с сестрой… но что он будет ей рассказывать и о чем ему говорить с ней; да он не то, что не любил сестру, но относился к ней, как к постороннему человеку, только живущему вместе с ним в одном доме. Он так еще был мало развит, что плохо понимал родственную связь. Он только знал отца, мать и тетку; первых он боялся, потому что они его и били, и кормили, вторая его ласкала и давала гостинцев к праздникам; а сестру его колотили так же, как и его, а мать даже обращалась с ней строже сыновей. Поэтому он обращался с ней бесцеремонно, как будто считая ее ниже себя.

- Оленка! дай ись!

- Подожди, отец будет.

- Што мне отец, я сам молодец. Дай!

- Тебе говорят, подожди: хлеба-то и так мало.

- Молока дай.

Не дождавшись ответа, Ганька сходил в чулан и принес оттуда ковригу хлеба. Сестра только поглядела и ничего не сказала. Стал приставать к ней Ганька, чтобы она принесла молока, но она долго не несла, а потом, сжалившись, принесла кринку с молоком. Два братца живо опростали кринку. Елена знала, что на просторе они сытнее наедятся, и тоже сама выпила молока.

- Олена, давай в карты! - сказал Ганька.

- В калты, Оленка!

- Отстаньте; ишь, отцу халат чиню. - После починишь. Ишь, какая… Давай, - приставал Гаврила.

И ребята, не дождавшись карт, ушли из избы. Елена осталась одна и стала думать на просторе о всем, что с ней происходило за эти сутки. Совет отца приводил ее к тому заключению, что Илья Назарыч действительно может бросить ее на том основании, что он еще недавно с ней познакомился, да и между ними ничего не было особенного. Что тут особенного, что он приходил к ней без отца? Ведь к ее подруге ходят же молодые парни; ведь и к матери ее, и к ней, когда, кроме нее, никого нет дома, тоже приходят мужчины за чем-нибудь. Ну, и Илья Назарыч приходил за делом… Но она не могла покривить совестью перед отцом, а высказала ему, как умела, все, что она чувствовала. Зачем же это он сердится и что он тут находит дурного? Он говорит, что его отец мошенник. Ну, а ей-то какое до этого дело? - ведь ей нравится не отец, а сын. Плохо она поняла смысл слов отца, они ей казались какими-то обманчивыми, зложелательными. Но вдруг ей пришло в голову: "А ведь я его мало знаю. Он говорит, видел меня два раза до вечорки, а я не видала. Я на вечорке познакомилась с ним… Да мало ли я там видела парней и в сертуках, и в халатах, и в рубахах; потом он в саду дал мне орешков…" И ей стыдно сделалось; ей даже кот Серко показался каким-то сердитым, хотя он и глядел умильно на ползущего по косяку таракана, которого ему было лень поймать… Еще стыднее и совестнее ей сделалось, когда ей показалось, что ей не нужно бы было сидеть у окна и вчера приглашать его к себе. "Экая я дура в самом-то деле! - думала она. - Ведь он мне совсем чужой, да он и не наш". Елена Гавриловна не очень любила запрудских жителей, на том основании, что она привыкла к простоте, а там, у разных должностных людей, она видела все новые порядки, которые и осмеивала вместе со старослободскими девицами. "Ну, как же это я не сообразила, што он чужой, да и не наш, и как это он смел сюда зайти?"

Но чем дальше она думала, тем становилось ей грустнее, мысли стали склоняться в пользу Ильи Назарыча; ей стало жалко, что он не знает теперь, что с ней делается, хотелось увидать его, расспросить, хороший ли он человек. "Как увижу его, непременно спрошу: пьете вы водку? Коли не пьет, пойду за него замуж, не буянит - пойду; будет все такой ласковый - пойду. Нет, я у людей про него расспрошу: может, он это и вправду врет". И она решилась как-нибудь исполнить свое намерение. А жить в родительском дому ей ужасно опротивело: одной скучно; хотя за работой она и поет песни, для того, чтобы ей не думалось, и тут все-таки лезут мысли и невесело. Придет мать: это не ладно, то не так - и пошла ворчать. При отце немного получше, но зато тошно смотреть и слушать, как родители грызутся между собой, - и ровно не ссорятся они, да все у них брань. Придут ребята - крик, а от этого Кольки и покою нет, и ничем его не уговоришь… "И везде-то, господи, такая идет жизнь. Разве вот с Илинькой будет спокой. Говорят же девушки, что только и радостей у нас, что замуж выходить".