Горные орлы - страница 28

Рыклин снова дернул рукой вниз и опять шагнул вправо.

— Так ли я говорю, мужички?

— В точку! Правильно, Егор Егорыч! Как в воду смотришь! — загудели с разных мест.

«Актер, хитрая бестия!» — думал Зурнин, внимательно наблюдая за оратором.

— Невтерпеж!..

— Миром упрашивать об скоске[9]!..

— Об скоске! — закричал неожиданно проснувшийся Емельян Прокудкин.

Егор Егорыч замахал на него рукой, и бородачи усадили Емельяна на лавку.

— Опять же насчет лицом к деревне — и это смертельно справедливо, а вот насчет батраков, значит, тут говорил докладчик — это он совершенно резонно. Только тут есть своя скрытая, если можно так выразиться, идея… А на данный отрезок времени я вношу резолюцию: все обсказанное докладчиком утвердить.

Озадаченный таким предложением, Зурнин быстро повел собрание к концу.

Раскольники, надевая высокие четырехугольные шапки, стали выходить из сборни.

На рождественских праздниках, когда охотники вышли из тайги и «загуляли», ночью вспыхнул «Виркин вертеп».

Зурнин только было собрался лечь спать, как в комнату с расширенными от испуга глазами вбежала Марина:

— Бегите! Горит!..

Сильно занедуживший Станислав Матвеич с трудом приподнялся на постели и, задыхаясь и кашляя, спросил:

— Кто?.. Кто горит, дочушка?..

Орефий Лукич набросил внапашку куртку и всунул ноги в жесткие валенки.

— Виринею бабы избили… подперли и подожгли… Не люди, вылюдье…

В волнении Марина металась по комнате. Потом, вспомнив что-то, выскочила во двор и скрылась.

На замерзших узорчатых стеклах окон вспыхивали грозные отблески пожарища.

Без шапки, не чувствуя мороза, Орефий Лукич бежал по переулку. Не успел он свернуть в улицу, как услышал частые удары колокола на звоннице.

Зурнин понял, что это зазвонила Марина, и облегченно вздохнул. Он ждал, что вот сейчас из домов будут выскакивать полуодетые, как и он, люди, побегут на пожар. Но деревня точно вымерла. И даже светившиеся до того окна во многих домах вдруг потемнели: казалось, хозяева, услышав тревожный набатный зов, нарочно потушили огни и притаились.

Проваливаясь в глубоком снегу, Зурнин подошел к большому «крестовому»[10] дому с высокой завалинкой и, с трудом дотянувшись до рамы, застучал в нее кулаком.

За высоким забором двора залилась хриплым лаем, заходила на дыбках, звеня цепью, собака.

— По-о-жар! — не прекращая стука, прокричал Орефий Лукич.

Но за стенами дома не ощущалось и признаков жизни, хотя обостренным чутьем он и угадывал, что его слышат.

Зурнин бросился к дому напротив, но и там повторилось то же самое. Еле мерцавший в глубине дома огонек ночника погас, лишь только Орефий Лукич застучал в раму.

А набатный колокол все захлебывался и захлебывался медным призывным воплем.

— Да чтоб вы передохли, бесчувственные… — Зурнин не выдержал и снова побежал.

У одного из домов он услышал голоса нескольких человек, прижавшихся к калитке ворот. Орефий Лукич подался к ним. Но люди тотчас же пропали, а калитка захлопнулась. И во дворе стало до жути тихо.

— Пожар… Помо… — Зурнин не докончил фразы, как над его головой просвистело полено и зарылось в снег сбочь дороги.

В два прыжка Орефий Лукич подскочил к воротам и надавил на калитку плечом. Но, задвинутая засовом, она не подалась.

Стиснув зубы, Зурнин забарабанил в полотнище ворот:

— Отворяй!

За воротами он услышал поспешный топот ног, хруст плетня, чье-то приглушенное ругательство, и потом все смолкло. Зурнин снова побежал, но теперь он уже не кричал и не стучал в окна.

Лишь только увидел он горящий, осевший одним углом, будто вросший в землю домишко Виринеи, как возбужденное состояние его прошло. Все в нем пришло в равновесие, в спокойную уверенность.

Еще издали он заметил, что и дверь и ставни окон горящего дома были подперты жердями. Ступени крыльца, перила, стены дома горели. Завивавшееся пламя подбиралось уже к крыше, заваленной тающим от жары снегом. Горела и березовая жердь, которой была приперта дверь.

Было ясно, что в доме задыхался человек, что затаившиеся повсюду люди равнодушно ждут, когда рухнет «Виркин вертеп», что едва ли кто придет ей на помощь.

Зурнин многое видел за эти грозные годы, но страшное безлюдье — даже ребятишки не сбегались на пожар — вокруг горящего дома с запертым в нем человеком потрясло его.