Горные орлы - страница 9
Портреты действующих лиц даны в движении, ярко и ощутимо. Вот глазами Селифона читатель видит перед собой героиню романа:
«Марина была такой же, какой он увидел ее первый раз в пятистеннике Амоса, только словно бы тоньше и изогнутей стала бровь: точь-в-точь народившийся месяц. Да словно бы щеки чуть побледнели, да темная родинка над губой выросла чуть побольше просяного зерна».
Вот появляется на собрании Рыклин:
«Егор Егорыч потер свою сливочно-желтую лысину с крупной вишневой шишкой, поглаживая левой рукой широкую, но не длинную бороду, правую картинно выкинул вперед. В руке он держал барсучью с серебряной остью шапку».
И читатель уже чувствует, что это — волк, прикидывающийся лисицей.
Писатель видит Черновушку частицей Родины, «необъятной и величественной, как океан». У прекрасной и светлой нашей страны впереди — сверкающие дали.
Роман «Горные орлы» нашел свое законное место на полке книг, которым суждена долгая жизнь.
Талант Ефима Пермитина вырос и окреп благодаря его постоянной, начиная с первых шагов, крепкой связи с народом. Он живет интересами современности. Как художника, его питала и питает наша богатейшая социалистическая действительность. Писатель стремится всегда открывать новое.
Он — в пути.
Сила его художественного слова возрастает.
А. Коптелов
Пролог
Величав Алтай-батюшка, как мир на румяной росной заре.
Струятся по нему живые воды: окунись в них поутру седой старец и снова как молодой.
Из народной сказки.
Вершины гор в голубых льдах. По склонам тайга. У подножий, в широкой долине, порожистая река.
Благословенный край! В лесу — зверь не пуган. В реке — рыба кипит: самое «Беловодье»…
В заплечных торбах беглецы принесли медные позеленевшие распятья и тяжелые рукописные книги в источенных временем кожаных переплетах.
Острый смоляной дух новой, еще необжитой избы мешается с густым запахом хлеба.
В переднем углу, перед аналоем, с раскрытой книгой молится Мелентий. Смуглое бородатое лицо его молитвенно вдохновенно и покорно. Молится он вслух. Толстый задубевший палец медленно ползает по затертым до глянца строчкам:
И падает на колени Мелентий, бьет земные поклоны, метет бородою пол.
Но, поднимаясь с колен, пытливо взглядывает на двор.
Сверкает день за окном. Горят под солнцем снежные вершины. Тишина. Покой. В раскрытое окно с долины наносит медом.
Положил земной поклон Мелентий и, не обертываясь, негромко, почти в тон чтения, позвал:
— Сынок! Евтейша![2]
Из чулана вышел «сынок», головою под матицу, подбородок в первом пушку.
— Ровно бы на хребте показался ктой-то… — осенил себя крестом Мелентий и зачитал дальше рукописную вязь дониконовского церковно-славянского письма:
«Святое Беловодье, земля восеонская, идеже нет власти, от людей поставленный…»
Молча снял со стены кремневую винтовку Евтейша и вышагнул за дверь.
К окну подошла Лепестинья и перегнулась у подоконника. Широкой спиной заслонила свет Мелентию: он спутал строчку.
— Пошла! — строго взглянул раскольник в затылок жене.
Женщина робко попятилась и вслед за сыном вышла во двор.
«Земля, вере правой обетованная, раскрой благостные объятия рабу твоему Мелентию с чадами…» — вновь углубился чтец в книгу.
Взглянул раскольник в окно: с «Караульной» сопки бежит к дому Евтейка, за ним, с огорода, Лепестинья. На лицах — ужас.
Ударил земной поклон Мелентий. Закрыл книгу, перекрестил прямым, стоячим двуперстием, поцеловал и выскочил за дверь.
— Что взбеленились?!
— Стражники!..
— Оружны… Конны!..
— Много ли?
— Сила, тятенька, не отобьемся…
— Поймают, Мелентьюшка, под кнутами подохнем…
— Молчи, баба, когда мужики говорят!
— Молчу, молчу… — На расширенных глазах женщины дрожали слезы.
И снова в бега — «под зеленую крышу».
Шли не оглядываясь. Не вытерпела лишь Лепестинья. Отстала на минуту и посмотрела в долину: костром горит изба, а вокруг нее — чужие люди.
До боли стиснув зубы, боязливо озираясь на мужа, женщина чуть слышно прошептала:
— Жизнь собачья… Сссо-обачья…
Словно подслушал ее Мелентий. Только догнала, осуждающе сказал:
— Не ропщи, дура, а бога благодари. Не оставляет господь мукою, — во спасение нас, грешных. Спасибо, укараулили: нагрянь врасплох, сгнили бы в рудниках. Благодаренье всевышнему — округ избы хворосту запасли — не доставайся наше… — И чуть мягче закончил: — Жива душа легкости ищет: голыми руками избу изладим, суком землю под огород подымем, от диких пчел пасеку разведем…