Город уходит в тень - страница 2

А у Могилевских (в этой квартире сменилось несколько жильцов) рос огромный куст дурмана с белыми цветами. И вишня. Потом куст тоже погиб. В палисаднике Людмилы Яновны росли необыкновенное дерево кёльрейтерия с кистями ярко-желтых цветов, потом из ее семян мы делали бусы, и топинамбур с желтыми, похожими на ромашку цветами. Такое же дерево росло в конце двора. А в самом дворе росли два серебристых дуба. Один засох, второй долго радовал глаз. Ковер из ночной красавицы, распускавшейся по ночам и увядавшей утром. Живую изгородь увивали разноцветные ипомеи, всюду росла касторка, розовела березка-вьюнок, цвели неприхотливые ирисы и оранжевые лилейники. Цветы моего детства.

А вечерами, когда спадала жара, все это поливали из шланга и мальчишки норовили попасть под струю, а теплая пыль сворачивалась катышками, и мы шлепали по мокрой земле босиком и в одних трусиках. Девочки – строго в белых, мальчики – строго в черных… Летний душ, куда временами скапливалась очередь, – гигантский сварной металлический ржавый бак на толстых бревнах и две кабинки с осклизлыми стенами и полом. Старые сараи, где хранился уголь и жили вредные скорпионы. На их плоских крышах рассиживались старшие девчонки в соломенных шляпах, которые продавали на Алайском кореянки, готовились к экзаменам. Розовая стена соседского дома с облупившейся штукатуркой, по которой нещадно лупили мячами. Гора песка посреди двора, в которой мы рылись целыми днями. Сбоку сухой, поросший травой арык. И покатая горка, ведущая к железным воротам. С горки мы катались на санках. Позже в торце дома мы с папой разбили палисадник. Я перебрала руками тонну земли с осколками стекла, посуды и железками – раньше на этом месте стояла хибарка, где жила армянская семья: бабушка, тетка и племянница. Потом хибарку снесли, а мы посадили деревья, урюк и вишню, малину, баклажаны, какую-то болгарскую сирень – что-то вроде лианы, страшный сорняк, от которого невозможно было избавиться. Поставили палисадник. Рядом тетя Фрося посадила вишни. Прямо у себя под окном. А Ренат поставил айван, посадил две черешни, виноград у самой скамеечки и разбил цветник на заднем дворе.

Когда-то мы ночевали во дворе всем домом. Когда-то до поздней ночи вели разговоры на скамеечке. Когда-то сидели на крыльце Милы Покровской и слушали первые долгоиграющие пластинки с опереттами.

Когда-то…

Я помню старую затрепанную домовую книгу, которая хранилась у тети Фроси, нашего управдома. И себя одиннадцатилетнюю, стерегущую во дворе коляску с крохотной спящей Ирочкой Могилевской.

Когда-то…

Он очень прочный был, строился основательно. После землетрясения выяснилось, что в нем, единственном на всей улице, есть сейсмопояс. Деревянную лестницу и полы из крашеных досок меняли один раз. Странно, правда? Менял тогдашний ЖЭК, бесплатно. Сейчас тамошние власти даже асфальт в центре не меняют, требуют, чтобы жильцы домов оплачивали. Потрясающие, типичные для тогдашнего Ташкента фанерные потолки с фанерными же узорами. Если бы уход бережный и забота – мог бы простоять десятилетия.

И ничего этого больше нет. Нет и никогда не будет. Вырублено, вытоптано, снесено, разметено.

И все мы, когда-то жившие, может, и не одной семьей, но достаточно дружно, разом лишились дома.

Поэтому те, кто остался в живых, еще остался: Лора Осадчук, Ванда Княжевская, Тома Корсунская, Ира Могилевская, Сережа Макаров, Майя Томлинг, Жанна и Марта Батановы, Саша Покровский и я – провожаем наш дом в последний путь. Я бы выпила не чокаясь. Как по покойнику.

Вечная память нашему родному дому. Которого больше нет и не будет. Как и родины. Уничтожили.

Вечная память.

«Очень большая просьба к Вам. Расскажите про жизнь местных жителей, узбеков в те годы. Какие у Вас воспоминания, впечатления? Расскажите про общение, коммуникацию Вашего сообщества с узбеками в те годы? Как они жили, происходило ли соприкосновение общин? Была ли узбекская интелегенция1 тогда? Мне очень интересно. Если впечатления „не очень“ – можно так и написать эти два слова. Настаивать не буду».

Из комментария Акмала Турсунова к одному из моих очерков.