Город вторых душ - страница 16

Внутренний оператор ловко перевел камеру из режима субъективной съемки на общий план. Север увидел и Константина, который как раз в этот момент оторвался от разглядывания журнала и бросил пристальный взгляд на шторку, за которой спал он сам, и отчего-то абсолютно голого и мокрого Северьяна – вторая душа явно не понимала, где и почему оказалась. Но как только почуявший неладное Константин подошел убедиться, что незваный гость беспробудно дрыхнет, на полу возле кровати остались только отпечатки влажных ног.

Чего у Северьяна не отнять, так это скорости реакции.

Свой способ передвижения в пространстве он называл «хождением тропами соблазна», «божественной телепортацией» и иногда «полупутем». Сцена поменялась: затемнение, квартира Арсеньевых, кухня.

– Твою мать! – вскричала героиня и выронила авоську.

– И тебе день добрый.

Взяв кухонное полотенце, Северьян неторопливо промокнул им волосы. Вика наблюдала за ним с недобрым прищуром.

– А где Север?

Вторая душа хранил таинственное молчание. Своих он не сдавал.

– Надрался и спит?

Северьян бросил полотенце обратно, открыл дверцу холодильника и созерцал полки с таким видом, будто стоял перед витриной французской буланжери.

– В «Яде»?..

Ничто не предвещало беды – Север и сам не понял, с чего вдруг в его дражайшую супругу вселился бес, но через секунду она уже колотила Северьяна по плечам и спине, а тот с хохотом уворачивался, однако теснота кухни не позволяла ему избежать побоев окончательно.

– Вик, – твердил он. – Вика!

Она не унималась, хоть и явно подустала.

– Больше никогда, никогда! – разобрал Север сквозь всхлипы, которыми сопровождалась сцена домашнего насилия. – Сволочь, ну какая сволочь!

Видимо, все еще переживала из-за угона. Пожалуй, ее можно было понять.

– Ненавижу тебя, ненави…

И если вначале Северьян поддавался и выглядел добродушно, то теперь мгновенно переменился – поймал Вику за запястья и прижал к себе так, что она почти не могла шевелиться.

– Мы договаривались не бросаться такими словами, – сказал он с жутковатой серьезностью.

– А бросаться машинами можно? – пискнула она из своего заточения, но уже без злости. Скорее жалобно.

Пока Северьян молча что-то себе прикидывал, Север мысленно умолял их обоих остановиться и не поступать с ним так хотя бы сейчас, посреди дня, когда он был к этому не готов и смотрел на них из фальшивой больничной палаты, отделенный от Константина с его «камингаутом» всего лишь тонкой клеенчатой шторкой.

Они не послушались. Как, впрочем, и всегда.

«Мне больно», – скажет он вместо «привет», когда вернется и найдет Вику в постели все еще довольной и расслабленной. «Прости», – скажет она, засыпая обратно, и даже не выругает его за то, что напился до обеда, а он выйдет на балкон, чтобы укрыть от дождя свои клумбы, и вдруг увидит нечто, не замеченное раньше – их возвращенную машину.

Так. Это моя история, и я придерживаюсь абсолютной правды: Ликачка продает ту́ловца. Она рада мне, а я ей. Ликачка выходит и обнимает меня: «Саша!» Смотрит на меня и все понимает про Сплюшку – думаю, она беспокоится о том, кому будет продавать туловца, если я вдруг самоуничтожусь или сломаюсь. Иногда жизнь настолько гротескна, что вам остается либо смеяться, либо плакать. Я? Обычно я начинаю хихикать и выгляжу настолько глупо, что унижаю тех, кто рядом. «Ничего, ничего», – говорит она и гладит меня по голове.

С самого утра я чувствовал себя так, будто лег в гроб, опустил крышку и защелкнул замки, но Ликачка обняла меня, и я перестал думать о Сплюшке, а потом она отдала мне пакет с фарфоровыми туловцами, за которые я выложил хорошие деньги. Это были самые прекрасные туловца с пробочками в горловинах, которые могла изготовить Ликачка, и сейчас они лежат у меня на коленях, а я собираюсь уезжать. Осталось дождаться Люс. Мы еще немного болтаем и курим, пока не начинается дождь. Ликачке надо работать: она помогает мне заехать под арку, чтоб я не промок, целует меня в щеку и убегает. Люс не появляется. Льет все сильнее. Мне холодно. Я пытаюсь пожалеть себя – представляю, что я пес, который вынужден выходить из дому, питаться и требовать игр, но рядом нет никого, кто может все это дать, и прямо вижу эти огромные проникновенные глаза под густыми собачьими бровями. Ничто не заставляет его радостно повилять хвостом. Едва ли в моей жизни есть что-то, что заставило бы меня повилять хвостом, даже если бы он у меня был.