Городские повести - страница 19
- Как будто, — через силу улыбнулась «белая мыша», не пропустившая ни одного моего слова.
— Ну вот и все, больше я для тебя не опасен. Пуговицы пришивать умеешь?
Смешно.
Пришей пока, — я снял пиджак, — отболталась. А я пойду варить глинтвейн. Это я его так называю, мама моя называет его «винный компот». Пила винный компот?
—Нет.
Усмехнувшись, она быстро взглянула на меня, села и положила мой пиджак на колени.
—Ну, скажи, скажи, — подбодрил я ее, — ведь хочется.
На ты я с вами тоже не пила, — быстро сказала она и сама засмеялась.
Молодец. Но мы все-таки будем на ты сразу, чтоб потом не отвыкать. Не люблю отвыкать.
—И я, — сказала «белая мыша».
Для глинтвейна (точнее, «якобы глинтвейна») нашлись великолепные стеклянные чаши с круглым дном; как выяснилось потом, это были части какой-то умопомрачительной люстры. Правда, в дне у каждой было по круглой дырке, но мы заткнули их бутылочными пробками, которые в изобилии нашлись у соседки. В результате чаши невозможно было поставить на стол, и приходилось держать их на красиво растопыренных пальцах. Эти чаши меня очень тронули: они, как ничто другое, показывали, что в доме не все в порядке.
Изюминки, почти белые, плавали в красном вине. Легкий спиртовый дух стоял в комнате, от него воздух казался особенно чистым.
Таня держалась холодновато, на отдалении, отчужденно улыбалась и старалась не смотреть на меня. Мне показалось, что она чем-то расстроена, но потом я поймал ревнивый взгляд, которым «мыша» следила за каждым ее движением, — и успокоился.
Я заметил, что «мыша», как загипнотизированная, копирует все Танины жесты: сидит в кресле, как она, откинувшись, и, так же задумчиво приподнимая брови, подносит край чаши к губам, но тонкая худая рука неверна еще, дрожит.
Раскрасневшись, охмелев, она начала без умолку болтать.
—Сегодня что, смотрины? Или просто семейный вечер? Слушайте, а вы давно знаете друг друга? Вы проверили любовь расстоянием? Ой, я пьяная. Налейте мне еще. Танька, ну что ты строишь из себя леди Винтер? А мы вчера пили, пили... Давай напишем молодым, что ты вышла замуж?
При последней фразе ее Таня, до сих пор безмятежно улыбавшаяся, нахмурилась.
Ты забываешься, — холодно сказала она.
А кто такие молодые? — поинтересовался я.
Потом, — ответила Таня и порозовела.
А «белая мыша» вдруг накинулась на меня:
Все мальчишки умеют что-нибудь делать. Стоять на голове, петь на гитаре или показывать фокусы. А вы что умеете делать?
Я?
Да, вы. Если ничего, то я вам Таньку не отдам.
Я, милая сестренка, все это делаю одновременно. Пою на гитаре, стою на голове и показываю фокусы.
Не сердись на нее, — вполголоса сказала мне, проходя мимо, Таня. — Она сегодня очень возбуждена.
Таню позвала старуха, и мы с «белой мышей» по\шли танцевать. Ее было трудно вести: она держалась скованно, поминутно вздрагивая и оступаясь. На щеках ее выступили яркие красные пятна, губы были стиснуты.
Чем больше вы делаете вид, что едва знакомы, — сказала она мне через плечо, — тем больше я уверена, что между вами уже что-то было. ,
Что именно? — спокойно поинтересовался я.
Ну... — Она тряхнула головой. •— А все-таки?
Вы сами знаете...
И покраснела.
—Вот видишь. Как можно говорить вслух о вещах, о которых даже думать стыдишься!
—Вы обиделись? — помолчав, спросила она и взгляв. та исподлобья.
—Ьа тебя? Ты явление природы, как дождик. Он может нравиться или нет, но обижаться на него глупо.
Вернулась Таня, и мы остановились и, не выпуская рук из рук, оглянулись на нее оба. Она усмехнулась мне и сказала:
—Света, тетя Шура говорит, что ты обещала у нее ночевать. Правда?
Да ну... — недовольно протянула Света, взглянула на меня и снова вспыхнула.
Выдумщица эта тетя Шура, — вздохнула Таня.— Я так и сказала ей: вряд ли такая чистюля, как наша Светка, пойдет к вам ночевать.
А зачем? — спросил я и, отпустив руки «белой мыши», пошел остановить пластинку.
Она, видите ли, боится, — сказала сердито «мыша». — А который час?
—Половина одиннадцатого. Так ты обещала?
—Ну да, ну и что? Обещала, обещала! — вспылила Светлана и выбежала в коридор.
Пауза. Таня посмотрела на меня выжидательно.