Городские сказки - страница 9

Лафале абсолютно не создан для того, чтобы говорить и слушать. Он-она умеет писать и читать — глазами, не слыша голоса даже в своей голове. Лафале создана быть совершенно счастливой со своими текстами и тонкими летящими буквами на руках, груди и животе. По утрам она-он подолгу смотрится в зеркало, не обращая внимания на то, что дом — уже новый, какого не было раньше. Иногда замок, иногда маленькая хижина, иногда тюремная камера. Лафале — живое воплощение всех книг и историй, что когда-либо были или еще не были написаны.

Лойи, честно говоря, не уверена, что у нее вообще есть дом. Вокруг есть только звуки — громкие и тихие: шелест, шепотки и грохот. Лойи считает, что нет в мире ничего прекраснее музыки. Лойи тоже вполне счастлив быть флейтой или скрипкой, потому что с губ его срываются слова, которых никогда не было в его голове — зато были в тысячах других. Лойи — самый точный в мире музыкальный инструмент. «Солнце играло на горячих изгибах серебряных труб». «Летний дождь танцует на крышах и целует лицо спящего города». «Я закрываю глаза и вижу во снах тысячи зеркал». Лойи не задумывается над тем, что произносят его губы. Лойи никогда никого не видел и тем более не целовал.

Лафале оказывается прекраснее музыки в тысячи раз, и Лойи ужасно боится признаться в этом самому себе. Лойи видит Лафале. Лафале слышит Лойи. И мир ломается.

Слова замерзают на губах у Лойи и начинают тревожно шевелиться на коже Лафале. Они обе дрожат не от страха, а от чувств, впервые зародившихся у них самих независимо от текстов чужих книг.

Только одни слова звучат в голове у Лойи. Он молчит невыносимо долго, не решаясь произнести их. Он думает о том, что Лафале все равно не сможет услышать.

Лафале беззвучно плачет, разглядывая слова, проступившие на коже. Лафале шевелит губами, чего никогда раньше не делала. С губ не срывается ни звука. Буквы плывут в глазах у Лойи, их никак не выходит прочесть. Но слез в глазах Лафале вполне достаточно.

— Я…

Лойи запинается, губы пересыхают, потому что у него — воплощения звука и голоса, по нелепой случайности получившего вдруг человеческий облик — никогда раньше не было своих собственных слов и чувств. Они оба не созданы для чувств — какая несусветная глупость!

Лафале улыбается, и слезы высыхают на ее-его щеках. Читать по губам — как же сразу не поняла? Читать по губам ничуть не сложнее, чем просто читать. Она беззвучно повторяет слова, и Лойи замирает, вслушиваясь в движения воздуха.

Лафале впервые обретает звучание и несмело улыбается еще раз, глядя на мерцающего Лойи, чуть не потерявшего видимость от удивления и восторга. Густые спирали строк пульсируют в такт, окончательно заменяя сердца.

Обрести настоящее физическое тело и прикоснуться друг к другу, оказывается, сложно только с непривычки. Лойи все еще не может прочесть татуировки, но ему невероятно нравится гладить их пальцами. Лафале не слышит слов, но очень быстро учится бегло читать по губам.

Город появляется сам собой. Они просто просыпаются в нем и вместе с ним — вместе друг с другом. Делают первый глоток горьковатого, но все-таки свежего воздуха. Лойи надевает наушники — музыку не включает, просто приглушает посторонние звуки. Лойи молчит и ведет за руку закрывшего глаза Лафале. Им обоим совершенно не страшно.

Джорджи больше всего на свете нравятся автобусы. Он подолгу смотрит на них: зелень и голубое небо отражаются в стеклах, Джорджи глядит и жмурится от удовольствия. Столько времени собирал на улицах потерянные людьми монетки, чтобы накопить на поездку, — и вот свершилось. Джорджи никогда раньше не ездил на автобусах, только смотрел подолгу — чуть ли не целыми днями мог так стоять.

Но теперь Джорджи сидит в автобусе, принюхивается к запахам духоты и бензина, и глаза его сверкают от радости свежей весенней зеленью. Джорджи высыпает мелочь в руку кондуктора и так счастливо улыбается, что никак не получается ругаться на него. Он забивается в уголок к окну, ерзает от нетерпения и почти перестает дышать, когда целую вечность спустя автобус все-таки отъезжает от остановки. Джорджи слушает шум колес и мотора, прижимается теплой щекой к стеклу. Сначала от счастья он даже не слышит чужих голосов. Но потом они все-таки врываются в уши: