Горожане солнца - страница 9
— Да невозможно просто! — шмыгнув носом, рассердилась на себя Мишата.
И, оторвавшись (даже с некоторым облегчением) от окна, она мельком взглянула на лица земляков, белеющие в сумраке вагона. Куда-то ей надо же было взглянуть!
Земляки по-прежнему сидели лицами к ней, ни одного затылка… И вдруг она заметила, что они вовсе не изучают ее, как ей все время казалось, а или читают, или смотрят в окно.
«Чего же они тогда ко мне лицами сели?» — удивилась Мишата.
«Да они смотрят вперед, чтобы не плакать! — осенило Мишату. — Одна я неправильно села! Спиной к движению! Вот мне и кажется, что поезд меня увозит».
Она немедленно пересела на лавочку напротив… И что же? Мир изменился необыкновенно!
Все кивало ей издалека, махало, приближалось и здоровалось радостно.
Плакать расхотелось.
— Еду! Еду в город! — воскликнула себе Мишата и развеселилась.
И, отвернувшись от окна, принялась рассматривать поезд. Настроение опять испортилось.
Они просто ехали понурясь. Вяло читали, устало смотрели в окна. Никто не веселился и не радовался. Земляки вели себя так, будто ездят в поезде каждый день. И делают это помимо своей воли… Похоже было, что все они просто терпят езду… Коротают езду, словно пресное или даже горькое дело.
Мишате не верилось, что, едучи в поезде, можно остаться равнодушным, а тем более — мрачным.
— И с чего грустить землякам? — недоумевала она, снова и снова украдкой поглядывая на лица. Ни песен, ни улыбок, ни оживленных бесед… Чем-то загадочным веяло от этой картины. Словно земляки не ждали ничего хорошего от своего приезда в город. Холодея, Мишата все глубже всматривалась в них.
В них как бы не было ничего страшного. Страшным было то, что в них как бы ничего не было. Они сидели с таким видом, словно не нуждались в своих лицах. Лица висели у них, как промокшие флаги, не оживляемые внутренним ветром.
Земляки шуршали. Одни расставляли маленькие значки в бумажных гадалках, другие осторожно жевали что-то нескончаемое, третьи шевелили газеты — и так сдержанно, словно перестилали постель спящего ребенка.
И жуткое сомнение шевельнулось в груди Мишаты. На мгновение ей словно приоткрылась ужасная правда, оскорбительная и безжалостная догадка блеснула в сердце. Но она отогнала эти ложные мысли, эту непозволительную слабость.
Два человека с разными лицами, но в одинаковой серой одежде вошли в вагон на полном ходу и впустив за собою немного грохота. Видно было, что они очень хорошо приучены ездить — так умело они покачивались, ни за что не держась. Их одежда хранила строгое выражение. Медленно двигаясь по проходу, они принялись внимательно осматривать каждого земляка или то, что он вынимал из карманов. Стражники, пограничники. Проверяют каждого въезжающего в город.
Их появление сообщает: настала последняя минута, чтобы передумать. Еще не поздно встать, извиниться, пройти назад. Выйти на станции. На то и ходят стражники, чтобы каждый мог еще раз задать себе вопрос — действительно ли решился? Готов лик борьбе с ловушками разочарований, капканами тоски? К лабиринтам бессмыслицы, из которой не выбраться? Увяданию в себе ростков будущего? Кто вынесет подобные муки? Не лучше ли вернуться, пока есть время?
Не торопясь, стражники сурово и вопросительно всматриваются в лица… На их шапках, на пуговицах и пряжках железные знаки — двухголовая птица, глядящая и вперед и назад, птица выбора, которого у Мишаты нет. Какие бы скверные предчувствия ни одолели — возможности отказаться, передумать нет. И никто не передумал.
Только один земляк вдруг не выдержал, сорвался с места, посеменил назад, грохнул дверями… И Мишата видела, как потерянно, как жалко-напряженно исказилось его лицо… Она отвернулась, перевела дух, взяла себя в руки. Если и была секунда колебания, то Мишата снова стала тверда.
Все молча показывали стражам бумажки.
У Мишаты тоже была при себе бумажка — объявление из газеты, ради которого Мишата, собственно, и покинула лес. Когда старший стражник поравнялся с ней, Мишата протянула ему объявление.
— Это мне? — спросил тот с большой высоты, густым голосом перекрыв грохот поезда.