Горы слагаются из песчинок - страница 18

Мужчина вскользь упомянул о своей жене, которую потерял вместе с новорожденной дочкой несколько лет назад — говорил он об этом спокойно, без вздохов и чувствительных пауз, как раз когда готовили яичницу. Так что он, мол, Подростку рад, есть хоть о ком позаботиться… К тому же Мать и слышать не хотела, чтобы кто-нибудь из женщин, ее коллег, опекал сына. Все замужние, сами матери — и без того хватает забот. Или девчонки незрелые.

Оба чувствовали себя весело и раскованно, но вечер все же не удался.

Легкая Стопа оказался каким-то уж слишком домашним, слишком мягким по сравнению с Отцом. Да с ним никто и не может сравниться. И если бы Легкая Стопа хоть чем-нибудь напоминал Отца, пожалуй, его присутствие было бы в тягость, поэтому хорошо, что так получилось. Людей вокруг себя Подросток в ту пору переносил с трудом.

О том, как идут дела в школе, они почти не говорили. На вопрос гостя он ответил коротко:

— Какие теперь могут быть дела?

— Ну понятно, понятно, — поспешил отступить тот, и воцарилось молчание.

Вот если бы Подросток интересовался химией, наверное, все было бы гораздо проще, но химия привлекала его меньше всего на свете. Непонятно почему, он испытывал к взрослому какое-то странное чувство благодарности, благожелательной, почти снисходительной признательности, чего до сих пор стыдится. Легкая Стопа после этого долго не появлялся в их доме — дожидался, пока истечет положенный и строго соблюдаемый в городке год траура. Да и потом если и приходил, то больше из-за Подростка.

Поводом для визитов были школьные неурядицы.

До сих пор с дрожью вспоминает он, как, цепенея, беспомощно стоял перед испуганно притихшим классом. Эстер, стараясь не шевелить губами, подсказывала, но это не помогало, а только сбивало с толку, и товарищи глядели на его кислую физиономию с жалостью и недоумением.

Некоторые учителя отходили при этом к окну и с деланной рассеянностью смотрели на переулок, самый тихий и пустынный в городке, где звуки шагов на холодной, всегда сырой брусчатке замирают и глохнут в дремотной тишине тысячелетнего прошлого. Где смотреть вовсе не на что — машины деловито снуют по другим, более широким улицам и в этот район, а тем более в окрестности гимназии никогда не заезжают. Правда, внизу ютятся несколько преподавательских автомобилей — маленьких, скромных, неброского цвета.

Другие, менее находчивые, сосредоточенно изучали классный журнал или справочное пособие со знакомыми до скуки иллюстрациями или, великодушно отводя глаза, ощупывали карманы в поисках платка.

Он же стоял, ничего не замечая вокруг.

Шепот Эстер, упорный и все более громкий, приводил его в замешательство, раздражал, а необычная доброжелательность учителей действовала парализующе. Каждый муравей несет посильную ношу — один крошку побольше, другой — маленькую песчинку. Вокруг него, надрываясь, все тащили большие, непомерно огромные крошки милосердия.

В конце учебного года Мать, истерически рыдая, требовала, чтобы он готовился к переэкзаменовке.

Подросток догадывался, что наверстать пройденное за год по математике не удастся, ему и прежде-то отличные отметки по этому злосчастному предмету «натягивали», чтобы в табеле были круглые пятерки. Так было и до гимназии — во всех классах начальной школы.

Первая попытка закончилась полным провалом. Ничего он не помнил. Знакомый преподаватель от репетиторства отказался — решил отдохнуть на каникулах. Недели две с ним промучился молодой и тщеславный учитель, только что назначенный в соседнюю школу, но и он потерпел фиаско.

Мать была вне себя от негодования.

Велела Подростку явиться на опытную станцию, но он туда не пошел.

Когда она звонила домой, он тупо глядел на огромного, разрывающегося от звона черного жука и даже не думал снимать трубку.

Вечерами приходил Легкая Стопа — заниматься с ним математикой.

Бесшумно следуя за Матерью, он входил в комнату явно растроганный, с заискивающим блеском в глазах — воплощение благожелательности и преданности.

Мать еще больше похудела, ее скорбная фигура, казалось, вибрировала от напряжения, будто сверхчуткая мембрана отзываясь на каждый шорох. На ночь она принимала теперь двойную дозу снотворного.