Горы слагаются из песчинок - страница 30

Но успокоить Мать было нелегко. Она украдкой следила за каждым движением сына и все пыталась перехватить его взгляд, который тот осторожно отводил в сторону.

Наконец пришел дядя Дюрка — веселый, исполненный спокойной уверенности, — и все встало на свои места. Рассказ Матери, в котором звучали трагические нотки, он слушал, покачивая головой и снисходительно улыбаясь.

— Мальчишеская выходка, — сказал дядя Дюрка, — только и всего.

«Хорошо бы, если бы он оказался прав», — без особой надежды подумал Подросток.

Мать слова дяди Дюрки не успокоили, и он добавил еще:

— Глупая выходка, ничего не скажешь. Просто идиотская. Но рано или поздно им это наскучит. А Петер ведет себя молодцом.

И тема была исчерпана.

Мать в этот вечер получила в подарок перстенек — скромный, но очень милый, с белым камешком, вправленным в бледно-желтый золотой ободок. Дядя Дюрка всегда был внимательным и тактичным: гладкое золотое кольцо, подаренное Отцом, оставалось на месте и по-прежнему занимало на руке Матери господствующее положение.

Мать ненадолго скрылась в ванной — освежиться под душем — и вернулась, блестя чуть подкрашенными глазами; в этот рождественский вечер они только изредка подергивались пеленой, да и то, наверное, от растроганности — как-никак состоялось обручение.

И вот сейчас, холодным январским днем, сверкающим чистой, слепящей белизной, она снова вернулась домой одна. На руке ее сиротливо светится старое обручальное кольцо, которое связывает Мать лишь символическими, давно потерявшими свое истинное значение узами.

Что ей теперь этот табель, разве он может ее обрадовать? Успокоить? Вот год назад, когда Подросток учился еще в гимназии, табель с отличными отметками привел бы Мать в неописуемый восторг.

Экзамен по математике Подросток с грехом пополам пересдал, и все же летний аврал оказался напрасным. Во втором классе гимназии на него обрушилась лавина нового материала, бороться с которым он даже не пытался — не было не только надежной основы, но, главное, интереса к учебе. Чего ему было стараться, кому что доказывать — даже Мать в то время от него отдалилась, она пыталась опереться на дядю Дюрку. Надо было бы и ему на кого-нибудь опереться, хотя бы на Эстер. Но та слишком явно жалела его, чем только отталкивала. В жалости после смерти Отца он нуждался меньше всего. На бессмысленную непонятную смерть Подросток ответил бунтом. Яростным протестом против жизни. Против возложенных на него повседневных обязанностей, казавшихся посягательством на его права. Он отрицал все. И прежде всего — усердие муравьев, поглощенных вечными заботами о своих жалких песчинках и крошках. Такие хлопоты он находил тогда совершенно бессмысленными, а стало быть, и ненужными. Он вообще не мог ни на чем сосредоточиться. Жизнерадостная соседка по парте, не терявшая присутствия духа в любых обстоятельствах, его раздражала. Ладная, не по годам рано сложившаяся фигура Эстер и завидно здоровый цвет ее лица вызывали в Подростке неприязнь. Глядя на девчонку, он почему-то всегда вспоминал виденные в больнице восковые лица умирающих. Он был глуп. Отчаянно глуп.

Еще дважды приносил он и без того убитой горем Матери полный неудов табель. За первое полугодие второго класса гимназии[2] и перед летними каникулами. Ему тогда пошел шестнадцатый год. Упрямый и молчаливый, он стоял перед Матерью, не умея ни объясниться, ни оправдаться. И она снова попала в санаторий.

В конце концов им помог дядя Дюрка.

Он нашел для Подростка место ученика, после чего можно было подать документы в промышленное училище. На училище настояла Мать: она вернулась из санатория, все хладнокровно обдумав, и уже никого не слушала. Ничто на свете не могло заставить ее изменить принятое решение.

О годовой отсрочке, в которой ему было отказано и которая если и не помогла бы удержаться в гимназии, то хотя бы спасла от позорных провалов, Подросток не вспоминал. Не напоминал Матери о своем предложении и дядя Дюрка. Он бывал у них ежедневно — приходил и уходил, неслышно касаясь земли широкими стопами, спокойный и уверенный.

Вареные картофелины легко сбрасывают с себя «мундир» — стоит только слегка ослабить пальцами потемневшую тонкую кожуру, и она снимается, обнажая желтоватый дымящийся клубень. Дымится и чай — пусть для Матери это будет сюрпризом, если, конечно, она способна сейчас чему-нибудь радоваться.