Горы слагаются из песчинок - страница 35

Ну что ему стоило проявить интерес хотя бы из вежливости. Из тактичности, хитрости, из соображений разумной самообороны, в конце концов. Но он, тогда подавленный и раздражительный, и не подумал об этом.

Шишак, раскрыв веером фотографии — целую коллекцию обнаженных тел, в одиночку и парами, — ткнул их Подростку в лицо.

— Что, не нравятся? — хрипло спросил он.

— Не очень, — растерянно пожал плечами Подросток.

— Любопытненько, — нараспев, тонким голосом проговорил Шишак. — Любопытненько. Даже странно, я бы сказал.

Гном восторженно взвизгнул. Тихоня затаился и навострил уши.

Подросток был поражен: в голосе Шишака сквозила враждебность, в интонации чувствовался утонченный цинизм, совсем несвойственный его возрасту. Подросток тогда еще почти не знал Шефа — он был новичком даже среди только что принятых в мастерскую учеников — и, конечно, не догадался, что Шишак просто удачно копирует манеры их грозного наставника. Он ощутил лишь, что атмосфера сгустилась, и, не зная, как разрядить ее, натянуто засмеялся:

— Черта лысого странно, приятель. Биологическая незрелость, только и всего. Можешь смело отнести мое поведение на этот счет, я не обижусь.

Шишак, крепкий и мускулистый, раздвинув ноги, с надменным видом закачался всем телом вперед-назад.

— Нехорошо, нехорошо, Амбрушка. — Он прищурился. — Это кому же я тут приятель?

— Ну чего ты ко мне пристал, чего? — разозлился Подросток.

Шишак сложил фотографии, шлепнул пачкой по униженно протянутой руке Гнома и убрал ее во внутренний карман.

— Ну-с, — степенно заговорил он, — нельзя ли услышать еще разок, кому я, по-твоему, тут приятель? — и шагнул вперед.

Подросток тогда еще никого не боялся, просто сцена эта показалась ему такой жалкой, нелепой и даже абсурдной, что он с отвращением попятился, отступая все дальше. Первый же щелчок Шишака угодил ему в нос; железный палец ученика при каждом шаге резко разгибался и твердым потрескавшимся ногтем попадал точно в цель.

— Да будет тебе известно, братишка, — нараспев, бесстрастным, намеренно приглушенным инквизиторским голосом приговаривал он. — Я здесь два года уже оттрубил, аккурат два года. Это тебе не в гимназии штаны протирать. И заруби на носу, братишка, что приятелем ты сможешь меня называть только в том случае, если я добровольно, по собственному почину раскрою перед тобой свои жаркие объятья. Возражения?

Гном, прыгая вокруг них, восторженно хохотал:

— Вылитый Шеф! Чтоб мне лопнуть, если вру! Чтоб мне лопнуть! Дьявольски похоже! Как два плевка!

Шишак внезапно остановился и ухватил его за ворот.

— Суетимся, суетимся? Это кто здесь плевок, а?

Гном струхнул:

— Брось дурить… Ну чего ты?.. Я же только хотел сказать, что ты его классно копируешь. Чтоб мне лопнуть, если это не так.

— Тебе очень хотелось бы?

— Чего? — недоуменно вытянулась круглая физиономия Гнома.

Шишак по-прежнему держал его за ворот, время от времени встряхивая.

— Ты хочешь лопнуть? Или я ошибаюсь? В сей замечательный день, ребятки, я уже в двадцатый раз слышу, как этот пузырь заявляет о своем желании лопнуть. — Он сделал паузу и оглянулся по сторонам, но никто из учеников не смеялся, даже Тихоня на этот раз не улыбнулся. — Может, помочь ему? — И Шишак ткнул толстяка в живот.

Гном, все еще перепуганный, заканючил:

— Шишак, ну брось дурачиться. Отпусти, слышь… Чего к маленькому пристал?.. Ну оставь, не дури. Над слабыми легко издеваться…

Шишак, еще раз встряхнув мальчишку, отпустил его и оглянулся в поисках Подростка.

А тот тем временем стоял уже у входа в мастерскую и грелся на утреннем солнышке с таким видом, будто это не ему только что надавали щелчков и будто его вовсе не интересует, что происходит в эту минуту в раздевалке. Хотя на самом-то деле он судорожно прислушивался, ловя каждый звук. Чтобы не видно было, как дрожат его руки, Подросток глубоко запустил их в огромные карманы спецовки и крепко вцепился себе в ляжки.

Опять он спасовал. Оказался слабаком, не сумел защититься. Бежал с поля боя. Как всегда в последние полтора года. А ведь здесь ему нужно закрепиться во что бы то ни стало, он должен выстоять, это последний шанс, и если все кончится благополучно, то потом можно будет рассчитывать на что-то другое, лучшее. Сквозь эти три года нужно пробиться, как пробиваются сквозь метровые стены крепостной тюрьмы решившиеся на побег узники. В эту тюрьму он загнал себя сам и теперь уж хочет не хочет, а нужно держаться! Хотя бы ради Матери. Сколько можно волынить? Если и тут не удержится, то сведет Мать в могилу.