Горячее сердце - страница 7
— Не слышат, — ответила Ариадна, сторонясь.
Человек прошел к дверям и начал бить в них ногой.
— Вот так слышнее?
Действительно, так оказалось слышнее. Высокий тонкий юноша в пенсне, тот самый, который выступал на собрании, а потом спорил в столовой, впустил их в прихожую, завешанную шинелями, пальто, студенческими фуражками и шапками. В прихожей пахло духами, табаком, самоварным чадом. Вера чувствовала легкое радостное волнение. Эта вечеринка была явно не простой... раз пришел сюда этот студент.
Только в прихожей Вера разглядела, что в дверь стучал «француз»... Вера от волнения запуталась в рукаве, когда он помогал ей снимать пальто, поблагодарила, как гимназистка, застенчивым шепотом и чуть не сделала реверанс. Рассердилась на себя. Недовольно рассматривая в зеркале свое растерянное, залитое румянцем лицо, спросила Ариадну:
— Я не очень красная?
— Что с тобой? Нет!
Вера тщательно причесала волосы, поправила воротничок. Скосив глаза на дверь, прошептала:
— Кто этот, который стучал в дверь?
— Политехник Сергей Бородин, — ответила Ариадна. Тон голоса у нее был обыденный, такой, словно этот Бородин ничего особенного не представлял. Вера даже обиделась за него.
— А тот?
О худощавом Ариадна сказала, не сдерживая восторга:
— Теперь я тебе могу назвать его. Это Николай Толмачев.
Видимо, его очень уважали, этого Толмачева.
В комнате было дымно и шумно. Около стола, на котором желтел плечистый самовар, запальчиво кричал «француз»:
— Я не признаю слюнявых настроений!
Он размахивал рукой после каждого слова.
Все смотрели на этюдик без рамы, который держал в желтой руке вислоносый студент. Рука у него прыгала. Видно было, что он волновался. На холсте была нарисована деревенька с провалившимися соломенными крышами.
— Настроение есть. Это неплохо. А еще? — сказал Толмачев. Теперь он показался Вере совсем понятным. Даже по возрасту он был почти таким же, как она. На год — на два постарше.
Художник показал альбом с набросками. На последнем листе улыбающиеся солдаты слушали граммофон.
— Вот это уже не то! — нахмурившись, сказал Толмачев. — Походная жизнь, война у тебя очень приятны. А так ли?
Художник положил альбом на этажерку, скрестил руки на груди.
— Это же с натуры.
Бородин, заслонив его ото всех своей широкой спиной, крикнул:
— С натуры! Так ведь ты мог с натуры изобразить верноподданническую манифестацию, да так, что все бы умилялись.
Вера слушала, вбирая в себя эти слова. Ей хотелось, чтобы больше говорил Сергей Бородин, чтобы еще сказал что-нибудь Николай Толмачев, но кто-то запел густым сильным голосом, явно подражая Шаляпину, «Дубинушку». Веру схватила за руку черноволосая второкурсница из их института — Зара Кунадзе.
— Садись! Споем.
Порывистая, угловатая, то и дело взмахивая накинутой на плечи клетчатой шалью, она говорила громко, почти кричала, видимо, не замечая этого.
Вере хотелось еще послушать, о чем говорит Бородин художнику, но песня погасила спор. Пели дружно, вдохновенно «Дубинушку», задумчиво — «Вечерний звон», «Слушай!».
Вдруг Зара вышла на середину комнаты. Перекинув толстую смоляную косу на грудь, взмахнула шалью и произнесла, обращаясь к вислоносому студенту:
— Долой Надсона! — крикнул «француз».
Зара не обиделась, не смутилась. Сверкнув черными лукавыми глазами, с акцентом сказала:
— Придется специально для Бородина читать, — и вдруг звонко, порывисто воскликнула:
Декламировала она самозабвенно. Вере показалось, что Зара сама похожа на звонкоголосую, рвущуюся ввысь птицу.
Вера не думала, что ей тоже придется читать стихотворение. Но Ариадна, обняв ее за плечи, попросила:
— Я очень хочу, чтобы ты прочла нам «Каменщика». Расскажи!
Вера любила читать стихи, знала, что умеет читать, но здесь вдруг появилась непонятная робость и скованность. То ли потому, что большинство людей было незнакомо ей, то ли из-за того, что от дверей на нее пристально смотрел «француз» в накинутой на плечи тужурке.
Когда она кончила читать, Бородин стоял, так же пристально рассматривая ее, и резко, словно доской о доску, бил в ладоши.