Господь низвергает своих ангелов - страница 7

в Германию обменять их на западную валюту для нужд коммунистов в Европе.

Во время коммунистического мятежа 1918 года, когда большевики захватили Финляндский банк, Эйнари Лааксовирта работал там заместителем директора и немного поднаторел в банковском деле. Я с ним познакомилась позднее в Москве, куда он переехал по совету Куусинена. Я была уверена, что купюры царского времени не имеют уже никакой цены, но Сирола уверял, что их курс снова поднимется.

У Сирола был фальшивый норвежский паспорт, и он постоянно остерегался полиции. Опасался даже во второй раз идти в паспортный отдел продлевать визу. Немецкие коммунисты, правда, убеждали его, что это несложно: надо вложить в паспорт деньги и вручить его чиновнику, назвали даже его имя. Виза будет продлена без лишних вопросов. Но Сирола боялся рисковать. А если его задержат за дачу взятки? Я пыталась его приободрить, предложила даже пойти вместе с ним. Уговаривала я его несколько дней, потешалась над его страхами, и он, наконец, решился — с условием, что я буду ждать в кафе напротив. Всё, к счастью, обошлось, и Сирола остался доволен.

Когда кончилась забастовка, Сирола снова предложил мне ехать в Хельсинки через Москву. В каком-то приступе легкомыслия я согласилась. Однако попасть в Москву оказалось нелегко. Ехать надо было через Польшу, а польское правительство как раз закрыло транзит. Потянулись недели ожидания. Наконец мы придумали: надо ехать морем до Кенигсберга, а оттуда поездом в Москву. Нам без труда удалось забронировать каюты на маленьком пароходе, шедшем до Пиллау, кенигсбергского порта.

Пароходик наш заходил во все порты, но мы отсиживались в каютах. На одной стоянке духовой оркестр вдруг грянул марш финской конницы времён Тридцатилетней войны[9]. Сирола, который и без того нервничал и легко терял самообладание, заволновался, решив, что его узнали. Мне это показалось так глупо, что я решила разыграть его. Я вышла на палубу посмотреть, что творится снаружи: на причале был только военный духовой оркестр. Но Сирола я сказала, что немцы прознали, что на судне находится депутат финского парламента и оркестр играет в его честь. Сирола побледнел. Незадолго до обеда пришла официантка и сообщила, что капитан приглашает нас за свой стол: нас туда проводят. Я быстро переоделась и заверила Сирола, что приглашение объясняется теми же причинами. Он ещё больше разволновался. Мы пришли в кают-компанию. Стол был накрыт на шесть персон. Официантка усадила нас, и мы стали молча ждать. Скоро в кают-компанию вошли четверо офицеров. Капитана я узнала по форме, но кто был пожилой офицер высокого ранга, севший напротив меня? По левую и по правую руку от него сели два офицера. Они низко нам поклонились. Я время от времени взглядывала на пожилого господина. Мне не раз приходилось видеть его портреты, и я его наконец узнала: это был генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, впоследствии — президент Германии[10]. Офицер справа был его адъютантом, а слева сидел личный врач. Тут я догадалась, что оркестр играл в честь Гинденбурга. Это был джентльмен старых правил, он беседовал со мной до самого Пиллау.

После долгого, скучного путешествия по железной дороге я прибыла в Москву в жаркий день начала лета 1922 года. Сирола телеграфировал, что приедет со мной, и меня отвезли на большую, выкрашенную жёлтой краской дачу в красивом Нескучном саду на берегу Москвы-реки. Дом до революции принадлежал богачу, а теперь в нём жили родители Троцкого[11], у которых я и остановилась. Говорили мы по-немецки. Троцкий сам в этом доме не жил и, кажется, ни разу при мне не приезжал проведать родителей. Отец его был высокий, худой, аккуратно одетый пожилой господин, работавший адвокатом в Киеве; мать — изысканная старая госпожа. Оба рассказывали, что провели в Финляндии не одно лето, и красивая моя родина произвела на них неизгладимое впечатление. У них было немало прислуги, прекрасная кухарка, и в доме было всё, чего только можно пожелать. На даче почти каждый день бывали иностранные коммунисты, им подавали кофе, чай, пирожные. Главной темой разговоров была политика; меня удивило, что русские коммунисты там бывали редко.