Господин Адамсон - страница 18

Из немыслимой глубины, насколько мог видеть глаз человека, почти вертикально подо мной мерцало, вспыхивая то сильнее, то слабее, то зеленое, то красное сияние. Сердце вечности.

Наконец я взглянул вверх. Стена круто уходила ввысь, но вскоре упиралась в небо, то есть, разумеется, не в небо, а в потолок, в крышку земных недр. Я видел поверхность земли снизу. Все черно, сумрак, свет сюда почти не доходил. Мрачный купол так близко, что мне захотелось пригнуться.

Дорога напоминала тропу в Андах или Кордильерах, которая, огибая одну гору за другой, обещает тебе спасение, если твой самолет разбился о скалу и ты — единственный оставшийся в живых. Потом, после десятичасового марша, тропа заканчивается осыпающимся обрывом, превратившись к тому времени в узкую полоску, так что ты едва можешь развернуться, чтобы пойти назад и попробовать счастья в другом направлении. Правда, у меня был мой господин Адамсон, который сейчас смотрел на меня враждебно, убегал далеко вперед, возвращался, снова устремлялся вдаль и делал мне нетерпеливые знаки рукой. Я, спотыкаясь, торопился изо всех сил, несколько раз соскальзывал с тропы, но кость динозавра спасала меня.

Только когда я прошел несколько шагов на свету, до меня дошло, что грохот и скрежет прекратились. Что звуки вокруг меня изменились. Теперь они поднимались ко мне снизу, из этой бездонной пропасти. Звуки, от которых кровь стыла в жилах. Эти звуки издавали они, я понял это по ужасу, который меня охватил. Пропасть бушевала еще далеко, но приближалась с каждой минутой. В поднимающемся из глубины шуме отчетливо слышалось какое-то бульканье, клокотание, которое временами усиливалось, казалось, оно подчинялось какому-то неуловимому для меня ритму. Крики. Волны криков. Стоны. Стонать безнадежнее было просто невозможно. То есть это я думал, что невозможно. Но сразу же услышал еще один вздох, безгранично жалобный. И еще один, и еще. То был крик абсолютной боли, но за ним последовал еще более страшный. И еще, и еще… Тысячи криков боли, и все пока что далеко от меня. Правда, вскоре отдельные крики раздавались уже ближе, под конец я мог бы докинуть до них камень. (Но кто здесь внизу мог бы сказать, на какое расстояние он может бросить камень.) За каждым болезненным криком, самым безнадежным, следовал другой, еще страшнее. Мука была бесконечна.

Хотя я находился высоко над этим воем, однако все еще близко к крыше подземного мира. И все больше криков устремлялось ко мне, будто они знали, где я, словно щупальца, которые старались схватить меня. Они становились все громче и громче, вот уже раздавались прямо подо мной, касались моих ступней и, наконец, отступили. Потом послышался пронзительный визг, резкий, как молния, такой громкий и так близко от меня, что я подпрыгнул, пытаясь за что-нибудь зацепиться, скатился, разбил колени и опять оказался на выступе. Я задыхался. Господин Адамсон превратился в точку на горизонте, он не видел, что со мной. Во всяком случае, он мне не помогал, хотя я нуждался в помощи, как никогда в жизни.

Я уже не пытался сдержать свой стон, мне было все равно, слышит меня кто-нибудь или нет, уничтожит он меня или нет. Мои вздохи, хотя и не столь жуткие, походили на эхо звуков, доносившихся снизу. Я еще не был таким несчастным, как они там внизу. Правда, меня колотила дрожь, и я наверняка сам прыгнул бы в пропасть, если б не держал в руках кость динозавра. Но даже с ее помощью ставить ноги вплотную друг к другу было труднее, чем сделать прыжок. Прыжок был бы слабостью, я подозревал, я чувствовал, что не имел права себе этого позволить. Мне достаточно было просто броситься вниз, ни о чем не думая! Тогда я рухнул бы вниз головой, размахивая руками, с криком или молча, кто это может знать заранее? Наверняка известно только, что возврата не было бы. Я стал бы свободен.

А потом порыв ветра, а может, электрический разряд и впрямь сбросил меня в пропасть. Сначала я так перепугался, что перестал дышать, а сердце мое остановилось. Я летел, в холодном ужасе, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами, в Ничто. Летел долго, пока крик, застрявший у меня в глотке, не вырвался наружу. А-а-а! Я замахал руками и задергал ногами. И выронил кость динозавра. Я потерял последнюю опору, но все-таки не падал камнем в бездну. Я стал мячиком в игре неведомых мне стихий; ураган, которого я не чувствовал, носил меня из стороны в сторону, вниз и вверх. Теперь я снова дышал, и сердце колотилось изо всех сил. Махал руками, как птица, даже пытался направлять свой полет. Тщетно. Иногда на несколько мгновений опять начиналось свободное падение вниз, словно я только что свалился с тропы. Я падал стремительно, кувыркаясь в воздухе. Потом снова взмывал вверх, как перышко в воздушном потоке. Кровь в моем теле бежала все быстрее. Я чувствовал, как она пенится, подобно воде, прорвавшей плотину, или даже извержению вулкана, потому что моя кровь, все быстрее совершающая свой круговорот, становилась все горячее, она почти кипела, так что мозг у меня раскалился, а сердце горело. Жар заливал меня изнутри. Это был страх, он превращался в панику, она прорвала все укрепления, шлюзы и барьеры, которые я соорудил внутри себя за свою жизнь. Когда тебе восемь, некоторые плотины могут быть не очень прочными. А некоторые вполне ничего себе. Но ни одна не устоит перед таким потоком ужаса. Я закричал, никогда еще я так не кричал.