Госпожа Хризантема - страница 20

Во время только что минувшего июльского полнолуния стояла ясная, тихая, великолепная погода. До чего же прекрасны эти светлые ночи, до чего прекрасны розовые отблески дивного лунного света и голубые тени в густых зарослях деревьев!.. И до чего же красив этот спящий город, когда смотришь на него с нашей веранды!..

Боже, да и малышка Хризантема в общем-то мне не противна. Ведь если люди не испытывают друг к другу ни физического отвращения, ни ненависти, привычка в конце концов создает между ними своего рода связь несмотря ни на что…

И все время этот стрекот цикад, пронзительный, бесконечный, беспрестанный, день и ночь не смолкающий в японских горах. Он всегда и повсюду, в самый знойный час дня, в самый свежий час ночи. Еще на рейде, едва причалив, мы услышали его с обоих берегов, с обоих нависших над нами зеленых склонов. Он неотступен и неутомим; в нем выражается, в нем прямо-таки пульсирует необычная жизнь этого уголка земли. Это голос лета на японских островах; это музыка неосознанного праздника, всегда равная самой себе и постоянно стремящаяся стать громче, разрастись для пущего восхваления радости жизни.

Для меня стрекот цикад — характерный звук этой страны, как и крик кречета местной породы, тоже приветствовавший нас при подходе к японским берегам. Эти птицы парят над долинами и глубокими бухтами, время от времени издавая свое тройное «А-а-а», звучащее грустно, словно исполненное тягостного удивления и боли. А горы вторят их крику.

Ив, Хризантема и малышка Оюки так подружились, что это стало меня забавлять; мне даже кажется, что в моей семейной жизни меня как раз больше всего и забавляет их близость. Между ними такой контраст, что это приводит к самым неожиданным и уморительным ситуациям. Он, со своей матросской непринужденностью и своим бретонским акцентом, в этом хрупком бумажном домике рядом с жеманными мусме; высокий, здоровый парень со звучным, низким голосом, между двумя малютками с птичьими голосками, которые вертят им как хотят и заставляют есть палочками; обучают его своим детским играм, жульничают, ссорятся и помирают со смеху.

Они с Хризантемой явно очень нравятся друг другу. Но я по-прежнему доверяю ему и не могу себе представить, чтобы из-за этой случайной супруги между «братом» и мною могло возникнуть малейшее недоразумение.

Мои японские родственники, многочисленные и часто дающие о себе знать, — предмет большого веселья для офицеров нашего судна, приходящих нас навестить, и особенно для томодачи такусан такай (сверхвысокого друга).

Очаровательная теща — настоящая светская дама; малышки-свояченицы, малышки-кузины и еще молоденькие тетушки.

У меня даже есть бедный родственник — дзин. В этом мне признались не без колебаний; но когда нас представляли друг другу, мы заулыбались как старые знакомые — это был 415-й номер!

Над этим бедным 415-м номером потешаются мои друзья по судну, особенно один, меньше чем кто-либо имеющий на это право, — малыш Шарль N***, у которого самого теща была то ли консьержкой,[35] то ли чем-то в этом роде, у входа в пагоду.

Я же, наоборот, особенно ценю этого родственника, так как очень высоко ставлю проворство и силу.

К тому же его ноги — лучшие в Нагасаки, и каждый раз, когда мне надо срочно куда-нибудь поехать, я прошу госпожу Сливу послать вниз, на стоянку дзинов, за моим кузеном.

Сегодня, в полуденный зной, я неожиданно заявился в Дью-дзен-дзи. Внизу у лестницы валялись деревянные башмаки Хризантемы и ее сандалии из лакированной кожи.

У нас наверху все было открыто, с солнечной стороны опущены бамбуковые шторы; сквозь них легко проходил теплый воздух и золотистый свет. На этот раз в наши бронзовые вазы Хризантема поставила лотосы, и, едва я вошел, мой взгляд сразу же упал на эти большие розовые чаши.

Она, по своему обыкновению, спала после обеда, лежа на полу.

…Какая необычная форма всегда у этих букетов, сделанных Хризантемой: что-то трудноопределимое, какая-то чисто японская стройность, витиеватое изящество, которого мы никогда бы не могли достичь.

Она спала на циновках, лежа на животе, ее высокая прическа и черепаховые шпильки холмиком возвышались над лежащим телом. Маленький шлейф ее туники, как хвост, продолжал ее хрупкую фигурку. Вытянутые вперед руки были сложены крестообразно, рукава разметались, как крылья, — а рядом лежала ее длинная гитара.