Государева крестница - страница 11

– Не был я пьян, Юсупыч, не был, напраслину на себя возвел.

– Глупость того паче. Никто в здравом уме не станет на пути взбесившегося коня.

– Да там, видишь, девица была. Ну, в повозке этой. Так я и помыслил – убьется, жалко.

– «Жалко», – передразнил Юсупыч. – Откуда ведомо, что сие был бы урон? Я видывал девиц, от убиения которых произошло бы великое облегчение для многих.

– Бывает, – согласился Андрей, бросив на полати саблю и расстегивая кафтан. – А ну-ка глянь еще и тут – мозжит чего-то. У, синяк какой натянуло!

– Здесь тоже наложить повязку, сейчас достану бальзам. Что до девицы, которую ты кинулся спасать, то скажу еще раз – сие было неразумно. Если течение ее жизни иссякло и Аллаху угодно его остановить – это произойдет если не сегодня, то завтра…

– Типун тебе на язык, старый балаболка!

– …если же нет, твое вмешательство было напрасным, ибо ей ничто не грозило и опасность была лишь кажущейся.

– Выходит, и я тебя тогда под Азовом зря отбивал у казаков. Если Аллаху не угодно было, чтобы тебе снесли башку, то ее бы и не снесли и мое вмешательство было напрасным?

– Сыне, Аллаху было угодно, чтобы именно ты стал моим спасителем, и ты будешь стократ за это вознагражден. Теперь сыми рубаху и ложись, я тебя разотру…

Растерев и перевязав ему грудь, Юсупыч помог одеться и спросил:

– Девица, я так понимаю, оказалась достойна твоего внимания? Впрочем, излишне это спрашивать. Но она ведь низкого звания?

– Почему ты так решил?

– Достойнейший, мне ведомы здешние обычаи. Дочери бояр не выезжают без охраны и сопровождения.

– Она дочь искусного ремесленника, оружейного мастера, – с досадой сказал Андрей. – Не считаю это низким званием.

Юсупыч воздел руки:

– Аллах свидетель, я тоже! Изготовление оружия – благородное дело, в Гишпании этим могут заниматься даже идальгос. Только оружие и птичьи клетки, все прочие ремесла им настрого заказаны. Но он хоть богат, твой мастер?

– Мыслю, не беден…

– Это хорошо. Это поистине хорошо! Скажи, ты намерен когда-нибудь жениться? Ты ведь уже не юноша. Когда твоя почтенная матерь осчастливила Москву твоим рождением?

– Году в сорок четвертом, – подумав, ответил Андрей. – В семь тыщ сорок четвертом, так выходит. Казань в шестидесятом брали? Я шестнадцатилетним туда пошел.

– Да, тогда тебе уже двадцать восемь. Будь ты правоверным, у тебя давно было бы четыре жены и вдвое больше наложниц, здесь же ты не имеешь ни одной…

– Ладно, дед, с этим уж я как-нибудь без тебя разберусь.

– К тому времени ты будешь подобен старому петуху, способному лишь кукарекать… Прости, достойнейший, я запамятовал!

– Что такое?

– Утром приходили из Постельного приказа – боярин Годунов паки желает тебя видеть, но только у себя дома. Почему он к тебе столь милостив?

– Мне почем знать, Юсупыч. Дело боярское. Мало ли что им в голову придет…

Постельничий Димитрий Иванович Годунов был человеком потаенным. Никто не ведал, каким образом худородный вяземский помещик попал ко двору, в Постельный приказ, куда попасть было не так просто. Еще труднее было понять, как после внезапной смерти приказного дьяка Наумова сумел он без промедления занять его место – одно из важнейших при дворе, ибо постельничий не только ведает повседневным бытоустройством царской семьи, но и отвечает за ее охрану, будучи начальником внутренней дворцовой стражи. Спать постельничему положено в царской опочивальне, и ему доверена «малая печать» для скрепления скорых и тайных дел.

Из-за печати этой Годунов едва не попал однажды в большую беду. Один из ближних к нему людей был замечен в сношениях с литовскими лазутчиками, но его медлили брать, дабы узнать поболе. Медлили, медлили, да и промедлили: вор исчез, похитив малую государеву печать. Убедившись в пропаже, постельничий чуть ума не лишился от страха; по счастью, следивший за утеклецом верно угадал, куда тот должен был направиться со своей добычей. Годунов пришел к стрелецкому голове Кашкарову, с коим был в дальнем родстве, и, не объясняя, в чем дело, попросил указать надежного человека, способного исполнить тайное поручение. Полковник, мало подумав, назвал одного из своих сотников, Андрея Лобанова; два дня спустя, едва передвигая ноги и по самую шапку забрызганный грязью, сотник вошел в столовую палату, где ужинал Димитрий Иванович, и достал из-за пазухи знакомую сафьяновую кису. Распутав завязки трясущимися руками, постельничий вытащил печать и, удостоверившись, что цела, обессиленно опустился на лавку и осенил себя крестным знамением…