Государева крестница - страница 16

Тогда подумалось и сразу забылось. Какое ему дело, кто да откуда? Лекарь и лекарь, это дело царево – смотреть, кого ко двору берешь, кому доверяешь свою жизнь. И вот только вчера оказалось, что с догадкой своей попал в точку. Не будь Елисей тем злодеем – не выдал бы себя тем, что так взъярился. Посмеялся бы: мелешь, дескать, пустое! Он-то, Никита, прямо его не назвал? Вот и вышло – на воре шапка горит…

Да, зря вылез он с этим делом, ох зря! Ничего не добился, а врага нажил. Вот уж истинно – нечистый попутал…

Выйдя из кремля Фроловскими воротами, он задержался на мосту, постоял, поплевывая через перила. Вода во рву была мутная, смрадная гнильем, от Неглинки к Москве-реке медленно плыл мусор, всякая выбрасываемая из торговых рядов дрянь, рыбья требуха, обрывки рогожи, проплыл облезлый труп кошки. Кошка-то ладно, сюда и тела казненных, бывало, скидывали, кого не велено было хоронить по-христиански. Вспомнились немецкие города – суровые, сплошь каменные, без черемухового да яблоневого цвета, в которых по весне тонет Москва, без благовония липы, без сирени; но верно и то, что такого вот там не увидишь – чтобы в ров у королевского замка валили Бог весть что.

Никита сошел с моста, пошел прямиком через площадь – мимо нового храма Покрова, вознесшего над пыльным, галдящим торжищем дивное соцветие куполов – витых, гладких, грановитых, иной шатром, иной луковкой, горящих на солнце алыми, зелеными, золотистыми, лазоревыми изразцами. И в который раз подивился, как это все уживается одно с другим…

Вернувшись с дворцового приема и не откладывая на завтра (дабы ничего не забыть) сделав записи в дорожном дневнике, посол велел пригласить Лурцинга. Тот явился незамедлительно, со своей объемистой кожаной сумкой для бумаг. Решил, видимо, что вызван по какому-либо неотложному делу.

– Нет, нет, любезный Иоахим, – успокоил его фон Беверн, – кому же придет в голову работать после такого обеда. Я просто хотел – если вас не слишком утомило московитское гостеприимство – обменяться некоторыми впечатлениями с человеком, уже побывавшим здесь с другими нашими посольствами… да и просто побеседовать. Или вы собирались отдохнуть?

– Отдохнуть? От чего, господин барон? Разве что от изобилия блюд и напитков, но я воздержан в том и другом. Впрочем, будучи старым юристом, – Лурцинг улыбнулся и поднял палец, – я находчив по части разного рода хитростей и уловок. Можно, чтобы не обидеть хозяев, успешно диссимулировать, изображая собою обжору и петуха, как называют здесь поклонников Бахуса.

– Их называют петухами? – удивленно спросил посол. – Странно… разве петух имеет какое-то отношение к Бахусу?

– Никакого, но почему-то по-русски петух есть синоним пьяницы. Так что я старательно изображал собой эту птицу, хотя и не мог избежать обязательных возлияний за здоровье коронованных властителей обеих сторон. И ел в меру сил. Не правда ли, фазаньи потроха были хороши? Русские, впрочем, не изобретательны по части соусов – их приправы однообразны.

– А я, признаться, отяжелел. – Посол помассировал себе живот. – Завидую людям, у которых хватает силы воли отказаться от редкостного угощения… в этом я слаб. Не хочу сказать, что так уж силен в другом, в частности в искусстве дипломатическом. Это ведь искусство, дорогой доктор? Или наука? Как вы считаете?

Лурцинг помолчал, откинувшись в кресле, сцепив перед грудью кисти рук и быстро вращая большими пальцами – одним вокруг другого.

– Господин барон задал непростой вопрос, – сказал он, подняв одну бровь. – Думаю, дипломатия есть нечто среднее. Ее можно назвать наукой, ибо дипломату надо чрезвычайно много знать, а следовательно, и многому учиться. Он изучает историю той страны, где ему надлежит представлять интересы своего потентата. Он должен иметь некоторое общее представление о ее географии, торговле и естественных произведениях, и, наконец, самое главное – он должен хорошо представлять себе, как в былые времена велись сношения меж разными державами. Полезно держать в памяти как можно более прецедентов, применимых к тому или иному вопросу, и в этом смысле дипломатию можно считать наукой, господин барон. В то же время она, несомненно, искусство, поскольку требует от человека не только знаний, но еще и своего рода… вдохновения, назовем это так. Наука однозначна, она не дает разных ответов на один и тот же вопрос: квадратный корень из двадцати пяти всегда будет пять – не шесть и не четыре. В дипломатии же решение задачи зависит от ловкости и сообразительности того, кому поручено ее решить. А этому не научишься, если нет природного дара, так же как нельзя научиться сочинять музыку или играть на органе, не имея музыкального слуха.