Государева Тайна - страница 3

—  Где ж они, эти добрые люди?

—  В раю, государь. Там, где все, тобою убиенные.

—  А как наречены были?

—  В синодик свой загляни. Что, и синодика у тебя нет, государь? Как же грехи свои отмолить надеешься? Безымянных молитв Христос от убийц не приемлет.

—  Смело заговорил. На милость мою уповаешь? Милость без границ куда суровости хуже.

—  На разум твой, государь, уповаю.

—  Дозволь, великий государь, я с ним потолкую, — сказал Малюта. — У меня он живо имена припомнит. Кто учил да зачем.

Глянул на него Василий и вздохнул:

—  А тебя, палач, и молитвы уж не спасут.

—  На дыбе изломаю, смерд юродивый!..

Царь Иван Васильевич с любопытством следил за этим разговором. Ждал, видать, кто первым чуру запросит.

—  Я уж сам себя изломал, больше некуда. Зато душу выпрямил, и нет в ней боле страха. А без страха не грозен ты мне, палач. И ты, царь, тоже не грозен. Подыми вериги мои, Малюта, попробуй.

—  Я тебя сперва подыму...

—  Подыми вериги, — тихо сказал Иван Васильевич. — Блаженный просит.

Малюта нехотя подошел к выходу, где лежало железо, примерился, с трудом оторвал вериги от пола. А ведь в силе был тогда. В большой силе! И государь тоже попробовал, но лишь чуть приподнял и бросил. Грохнуло железо.

— Одного доселе богатыря знал, — сказал он. — Под Казанью единорог с раската сбило, так пушкарь один его на место поставил. Один! Силы такой ради я его в свою царскую баню позвал. А он меня ослушался и не пришел. Меня, царя всея Руси ослушался!

— Знать, не с руки ему было.

— Не с руки?!. — взревел государь, и кровь ударила в голову.

— Царскую честь взвешивать осмелился?..

— Сердце у тебя гневливое, а голова слабая, — вздохнул Василий. — И раз так выйдет, что не сдюжит она, кровью переполнится и тебя же ударит. И архангелы затрубят радостно: «Грешника великого Суд Божий востребовал!..»

— Когда? Когда случится сие? Я за царство в ответе...

— Молитву читай, когда гнев почуешь, государь. А иначе скоро осиротеет Русь, к великой своей радости.

Царь промолчал, с трудом сдержавшись. Но — сдержался: блаженные слов на ветер не бросали. Сказал, остынув:

— Почему же ты тогда в баню мою не пришел?

—  В бане телеса голые. А мне вериги сымать не велено.

—  Так снял уж! Вона, у порога лежат.

—  Те снял, а главную оставил. Главную со смертью моей ты, государь, сам с меня сымешь.

Василий распахнул рубаху. Вся грудь его была закована в глухой панцирь.

—  Ожерелок перерубишь и сымешь. И никто о сем знать не должен, государь. Иначе смута великая на Руси начнется...

Хотел государь Иван Васильевич еще что-то спросить, но посмотрел на Малюту и не решился.

—  Благослови, блаженный.

—  Скорее грешная рука моя отсохнет.

Говорят, заорал царь слова непотребные с великой досады и вышел вместе с палачом, как с собакой хозяин выходит.

А на следующий день остановились сани у вдовьего домика, что в Хамовниках, и дюжие молодцы втащили в сени две плетенки, на добрый берковец каждая... Одну — с заморскими фруктами, изюмом да орехами, а другую — со всякой рыбой. Со стерлядью и белужиной, с семгой и сигами, со снетками и сельдью переяславльской, с икрой и вязигой. Как вошли молча, так и ушли, слова не сказав. И Блаженный вдове велел подарки те царские по церквам раздать.

А вечером и сам государь пожаловал. Неизвестно, с какой охраной, но вошел один. В черной монашеской рясе и скуфейке того же цвета. Перекрестился на образа, сел на лавку, и оба долго молчали.

—  Думал, отужинать пригласишь.

Накрой стол, Акулинушка, — сказал Василий. Поднялся с ложа, к столу сел. И сидели они друг против друга. Один — весь белый, другой — весь черный. И опять молчали, пока вдова стол накрывала. Капустку кислую, соленые огурчики, грузди да черствый хлебушко. Потом ушла с поклоном, и царь оказал укоризненно:

—  Угощение мое для других приберег?

—  Угощением твоим сирых да убогих по церквам угощают.

—  Себя спасаешь, Васька? — угрюмо усмехнулся Иван Васильевич. — Себя любишь, себя жалеешь. А я себя денно и нощно на алтарь жертвенный кладу, чтоб из сердца моего Русь добрый меч выковала. Крамолу уничтожаю, непокорных в бараний рог гну и тем язвы зловредные из тела государства Российского вырезаю.