Готика белого отребья III - страница 5
Оги расплылся в широкой ухмылке.
- Звук отлично, босс. Думаю, мы оба с возрастом становимся мягче.
- Да, расскажи мне об этом, черт, - Поли снова с восторгом посмотрел на ребенка. - Лучше позвони Чарли. И скажи ему и его команде, чтобы они отвезли ребенка к одному из адвокатов по усыновлению. Они могут сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться.
- Конечно, босс, - сказал Оги, доставая мобильник и радостно выполняя команду. (Двойное деепричастие, будь оно проклято. Иногда это просто звучит лучше, черт возьми).
Поли налил себе порцию «Джонни Ред НЭТ» и осушил ее как раз в тот момент, когда Оги закончил разговор.
- Так что еще у нас сегодня в расписании, Ог? Что-нибудь ещё?
- Ну да. Джимми Хромой Дик и его ребята схватили того федерального судью в Вашингтоне, у которого хватило наглости использовать ваше имя на слушаниях в конгрессе об организованной преступности.
- Ну, твою мать, Оги. Я хочу сам разобраться с этим судьёй, пожалуйста, скажи мне, что они не заморозили этого парня!
- Они не заморозили парня, босс. А еще лучше – это не парень.
- А? Ты хочешь сказать, что судья – цыпочка?
Очень большая голова Оги с угловатой челюстью кивнула, и на его лице появилось что-то вроде сдержанного возбуждения.
- Судья-цыпочка, да, босс, и вы готовы к лучшей части? Она красавица. Посмотрите на эту фотографию, Джимми только что прислал её мне…
Оги открыл картинку на своем смартфоне, и Поли тут же сжал свою промежность. Женщина на фото действительно была красавицей... даже с двумя подбитыми глазами, сломанными зубами и, по крайней мере, одним отсутствующим ухом. Ей заткнули рот кляпом, а затем привязали к одной из тех досок, которыми пользовались медики. Обнаженная, конечно, и была ли это отметина от человеческого укуса на одном соске? Ей, наверно, было уже за пятьдесят, но эта сука с Гарвардским образованием прекрасно прожила эти годы и большую часть времени занималась спортом и правильно питалась. Ей хотелось хорошо выглядеть, сидя на федеральной скамье, когда она приговаривала добрых итальянских братьев к пожизненному заключению без права досрочного освобождения. Поли уже щеголял стояком от изображения. Судья была пристегнута ремнем к доске на шее и талии с распротертыми кремовыми спортивными ногами, а поток спермы, видимый в ее промежности – совершенно лысый лобок, заметьте – без сомнения, указывал, что команда Джимми уже позволила себе некоторые сердечные вольности с мясом и картошкой ее женственности.
- Твою мать, Оги, - проинструктировал Поли. - Убедись, что они не убьют ее до того, как я увижу ее. Это отличный кусок задницы, который я когда-либо видел, и мне, возможно, придется внести депозит, прежде чем мы отправим ее в трубу.
Оги кивнул, скрестив руки на груди.
- Да, босс, я подумал, что вы захотите сделать с ней что-то особенное, поэтому сказал Джимми, чтобы он не убивал ее и не трахал слишком сильно. Сказал, что мы встретимся с ним в Люнтвилле, в похоронном бюро.
- Отлично, - просиял Поли, все еще потирая промежность.
- Но сначала надо решить, что делать с матерью.
- С какой ещё матерью?
- Матерью ребенка, шлюха, которую мы обрюхатили и кормили только лошадиной спермой в течение девяти месяцев.
Поли кивнул.
- О, эта мать, да. Ну и что, по-твоему, нам с ней делать?
Оги пожал плечами.
- Ну, мы можем отпустить ее, но она не может двигаться, потому что доктор перерезал ей все сухожилия и нервы. Или мы можем позвать сюда каких-нибудь здоровых парней, чтобы они снова ее обрюхатили, а потом кормить ее только лошадиной спермой еще девять месяцев. Или... - Огромные плечи Оги передернулись. - Мы можем попросить Тони бросить ее в дробилку.
Поли обдумывал возможные варианты. Неужели его вновь обретенное чувство милосердия ударит снова?
(Мы делаем паузу для драматического эффекта.)
Нет.
- Брось эту грязную шлюху в дробилку, - сказал Поли. - А еще лучше медленно опускайте ее туда.
****
Срань господня, подумал Писатель, и эта мысль показалась ему особенно подходящей. Он стоял у открытой двери ванной комнаты на первом этаже особняка Крафтера, наблюдая, как очень дико выглядящая женщина по имени Чарити Уэллс заканчивает вытирать свое худое, подтянутое, загорелое тело после того, что, как она утверждала, было ее первым душем за двадцать с нихуям лет.