Гоу-гоу - страница 5

стр.

— Бонжур, Ник! Ты совсем не изменился. — Женщина откровенно улыбнулась и грациозным движением сняла очки. — А я?..


…С ударением на втором слоге: ОлЯ!

Есть кто? — Оля. Нет кого? — Оля. Вижу кого? — Оля. Доволен кем? — Оля.

Несклоняемое чудо!

…Он шептал нежные слова — волшебные эпитеты, улыбаясь в темноте — своему ласковому, безгрешному обману и девчонке, чья удачливость и красота в то время совсем не нуждалась в правде. Что говорила она? Или, если угодно: как звучал ее обман? Только и помниться: «Ай лав ю!..» Так ей было удобно: ночной (британский) бриз свевал греховные пылинки с губ, ладоней, вздохов и фраз.

В полнейшей темноте он переводил вполне русские звуки, слетавшие со сладких, улыбающихся — он чувствовал это своими губами — губ Оля, в зримые образы. «I love You»… Трогательное «Ай!..», с непременным восклицанием, в исполнении влажного ротика Оля, превращалось сначала в стройную палочку «I», потом в гибкую лозу этой прописной буквы — талия Оля, волосы волной в сторону. «Лав» — прижатый устами смятенный вдох, за которым следовал горячий свисточек — «Ю!..».

Ровно стучало безмятежное сердце. Сильно, неистово, но ровно.

Оля выпроводила его утром, легонько пошлепывая выше поясницы: давай-давай, «Гоу-гоу!..» (зевая), скоро на занятия. Вполне по-сестрински или даже по-матерински. Очень скоро забылись подробности ночи, но вот утреннее пошлепывание и «гоу-гоу» осталось в памяти образом жизнерадостного расставания, которое ни к чему не обязывает, когда обоим легко — от молодости, от силы, оттого, что все впереди.

Сейчас, в довершение, вспомнилось, что пустоту утреннего коридора нарушала фигура студента, в торце, у окна. Студент курил возле фикуса и, отвернувшись, смотрел в окно. Никита с трудом угадал его со спины: пригляделся, узнал и… усмехнулся, потому что это был не Гарри, а… Удав.

3

Гарри и Филимон, которого все в общежитии за глаза называли Удавом, любили Оля по-разному.

В этом, на беглый взгляд, типичном треугольнике, когда он еще существовал, был нарушен стереотип первичности любовной, условно говоря, конструкции. Условность в том, что каждый из рыцарей, имея определенную власть над Оля, не мог в достаточной для себя мере обрести ее любовь, — что само по себе еще не оригинальность для схожих ситуаций. Нарушение же классики было в том, что первичным, отправным персонажем была не Оля, а… Удав.

…Будто именно Удав возник, подобно Адаму, в неком абсолютном начале, этим обусловив появление Оля, — женщины, которую он изобрел и воплотил для собственной потребности, то есть с самого начала — как неотъемлемую и подчиненную часть собственного эго. По мнению Оля, именно так Филимон воспринял ее появление во втором классе школы, куда она, в один прекрасный день, зашла в качестве обворожительной куколки-новичка. С этого дня, благодаря упорству Филимона, они всюду вместе: в одной школе, в одном институте, в одной группе, в одном общежитии, на одном этаже. Оля, подчиняясь присутствию Филимона как стихии, очень скоро ощутила свою власть над ним. Это позволяло ей жить как бы под защитным куполом и в собственное удовольствие, зная, что рядом находится страж, раб и даже, при скучливом желании, шут в одном лице. Она знала, что Удав всегда был готов прийти к ней на помощь, исполнить любое ее желание. В частности, в период учебы в институте, обладая высокой успеваемостью по всем предметам, Удав изо всех сил тянул за собой и Оля, не слишком усердствовавшую в этом аспекте студенческой жизни. Оля знала, что ей позволено все, ибо Филимон, заслужив прозвище Удав, с самого детства избрал в отношении Оля, — которая, согласно его внутреннему номиналу, принадлежала ему, а в реальности всячески противилась своему назначению, — тактику не наступления, но тихого, неназойливого преследования и внешне покорного выжидания. Он просто ждал своего часа.

В институте Оля вольна была де-факто иметь других, более активных поклонников, флиртовать, влюбляться. Филимон во всех случаях находился рядом и даже, если возникала необходимость, исполнял мелкие поручения Оля и ее обожателей, играя роль камердинера, а то и чуть ли не евнуха при ложе госпожи. Поначалу в общежитии он снискал себе славу какого-то низшего существа, которым крутит, публично унижая и находя в этом изуверское удовольствие, очаровательная кокотка. Потом к этому все привыкли, как привыкают к любой странности любого человека в любом сообществе.