Говорящий кафтан - страница 17

Кони головной подводы заупрямились, возница проснулся и поднял голову, а из тумана донесся мягкий женский голос:

― Остановитесь!

Католик Инокаи сотворил крестное знамение и пролепетал: «Боже, смилуйся над нами».

― Кто там? ― спросил Криштон.

― Это я, Цинна. Цыганка. Возьмите меня с собой!

Теперь перепугались уже не только Инокаи, но и Поросноки с Криштоном. Даже ехавший на второй подводе Лештяк не поленился спрыгнуть с телеги.

― Ты как сюда попала, сорока?

― Убежала, ― коротко ответила Цинна.

― Да почему же ты убежала, маленькая чертовка?

― Наскучило мне там.

― Ах ты, черт тебя побери! ― поскреб в затылке Криштон. ― Да знаешь ли ты, что из-за тебя всех нас перевешают? Убирайся сейчас же. Что нам делать? Что нам делать!!

― Надо отвезти ее назад.

Опять из-за тучи выглянула сверкающая тарелка луны и осветила красивую девушку. Дорогое платье на ней вымокло, запачкалось, сафьяновые сапожки были в грязи, юбка обтрепалась, пока она брела по камышам да по болотам. И только на дивную фигуру, подчеркнутую прилипшей к телу мокрой одеждой, нельзя было досыта наглядеться.

― Не хочу я назад, ― упрямо проговорила цыганка, не попадая зубом на зуб. И зябко запахнула жилетку.

― А нужно. Иначе нам всем голов не сносить, ― заявил Лештяк.

Подняв на него чудесные свои глаза, девушка содрогнулась. И столько в них было очарования и упрека, что бургомистр не выдержал и крикнул:

― Ну, семь бед ― один ответ! Садись ко мне на телегу. Отвезем тебя домой.

― Господин бургомистр, ах, господин бургомистр! ― сокрушенно проговорил Поросноки. ― Что вы делаете?

― Под мою ответственность.

― Juventus ventus[15]… ― пробормотал Инокаи.

Глаза Цинны вновь сверкнули. В них теплился теперь огонек собачьей преданности доброму хозяину. Легким красивым движением, будто дикая лесная кошка, цыганочка вспрыгнула на телегу и уселась подле Лештяка.

Подводы снова тронулись.

― Замерзла? ― обронил Лештяк, услышав, как прерывисто дышит девушка.

Достав из задка телеги засунутый туда султанский кафтан, он прикрыл им колени своей спутницы. После этого он пощупал ладонью лоб Цинны. Лоб был чуточку горяч. Однако от этого прикосновения к бархатистой, нежной коже цыганочки и у молодого Лештяка кровь в жилах закипела.

― Эх, один только счастливец есть на свете, ― вздохнул на первой повозке Инокаи. ― И это Криштоф Агоштон! Поспешил упрятать свою голову в Вац, надежное место…

― Эх, один только счастливец есть на белом свете! ― вздохнул на последней телеге молодой пастух, обращаясь к старому табунщику. (Оба они возвращались домой с пустыми руками: один без своих волов, другой без скакунов.) ― Это наш бургомистр, господин Лештяк. Целует он сейчас алые уста цыганочки да обнимает ее стройный стан.

― Скажи мне, Цинна, ― допытывался тем временем Лештяк. ― Как тебе удалось сбежать?

― Уговорила я старого турка, что караулил нас, сидя на пороге, чтобы он вздремнул немножко. Он и задремал.

― Как же ты сумела по-турецки-то с ним говорить?

― А я сняла с шеи ожерелье, да и отдала ему…

― Ну, а остальные девушки?

― Я звала их с собой, но они не захотели. Дома им батрачить приходилось, а тут! Обед дали ― пальчики оближешь! Сперва жаркое, потом сладкое, одних фруктов ― три сорта. Наверное, и мамалыгу тоже дают, да только ужина я не стала дожидаться…

― Но ведь ты тоже по доброй воле поехала с ними?

― Нарядам обрадовалась, вот и согласилась.

― И так быстро наскучило тебе там?

― Наскучило. Уж лучше я в своей рваной одежонке ходить буду!

― Ой-ой! ― грустно вздохнул Лештяк. ― Много бед навлечешь ты на город Кечкемет! Ведь тебя же теперь искать будут, Цинна!

Вместо ответа цыганочка прижалась к спутнику, дрожа всем телом, как осиновый листок.

― Не бойся! ― успокоил ее Лештяк. ― Коли пообещал, не оставлю тебя. Мое слово твердое.

Девушка склонилась к руке Михая и поцеловала ее, а сама всхлипнула.

Молодой бургомистр резко, даже грубовато обхватил голову спутницы, отстраняя от своей руки.

― Не епископ я, чтобы мне руки целовать, ― сердито проворчал он.

Но пока он поднимал вверх голову цыганочки, его собственная голова пошла кругом, звезды запрыгали перед глазами, телега, казалось, вот-вот перевернется, а камыши у дороги, как оглашенные, пустились вдруг наутек, и Лештяк, потеряв всякую власть над собой, прижал головку девушки к своей груди. Впрочем, устыдившись своего поступка, он тут же выпустил ее.