Граальщики. Солнце взойдет - страница 54

— Мне кажется, вы не совсем поняли, — сказал он. — Мы не хотим, чтобы… чтобы нас выплачивали. Нам бы как-нибудь так… мимоходом. Нам просто нужно повидать кое-кого на предмет…

Второй человек — тот, которого назвали Палласом, — шагнул вперед. Его вид внушал какое-то чрезвычайно неуютное чувство. Как объяснял позже Бедевер, он производил впечатление человека, который может схватить вас за шиворот, засунуть вашу голову под пружину и захлопнуть на шее крышку кассы, ни разу не поколебавшись.

— Послушайте, сэр, — произнес он, — вас могут либо выплатить внутрь страны, либо… — он сделал рукой зловещий жест, — …выплатить наружу. Что вы выбираете?

К этому моменту Туркин окончательно потерял терпение. Он не был, мягко говоря, столь понятливым, как Бедевер, и по его представлениям ситуация выглядела так: им угрожали двое не очень молодых людей, более высокий из которых достигал ему лишь до нагрудного кармана. Оттолкнув Бедевера, он протиснулся вперед и схватил противника за отвороты пиджака.

Когда он пришел в себя, он лежал на полу лицом вниз. Что бы с ним ни случилось, это ему не понравилось. Бедевер, заметил он, все еще стоял на ногах, и на его лице было то самое выражение — «первый раз в жизни вижу этого человека», — которое он хорошо помнил еще со времен, когда они вместе учились в школе. Он застонал.

— Ну ладно, — произнес Паллас, — это решает дело. Возьмите их и положите на депозит.

Туркин застонал и ослабил пояс.

— Это бесчеловечно, вот что я скажу! — проговорил он. — Об этом что-то есть в Женевской Конвенции, как там — необычные или унижающие достоинство наказания?

— Кажется, это было в американской конституции, — отвечал Бедевер. Где-то в глубине камеры раздавался капающий звук. Так всегда обстоит с тюрьмами. Водопроводы здесь хуже, чем в отелях.

— Пятьдесят шесть фунтов за два дня! — разразился Туркин, показывая на свой живот, переливающийся через пояс и грозящий стечь на бедра. — Боже милосердный, — произнес он с горечью, — если это продлится еще немного, на меня даже носки перестанут налезать. А ведь, — в отчаянии добавил он, — они даже ни разу не дали нам поесть!

Бедевер печально кивнул. Сам он никогда не был особенно строен — он был из тех людей, которым достаточно лишь взглянуть на шоколадный торт, чтобы начать округляться в талии, — так что это не было для него такой уж катастрофой; но Туркин, как он знал, всегда немного фанатично относился к своей фигуре. Даже в школе, вспомнил он; хотя вряд ли там существовала серьезная угроза растолстеть на полбуханке хлеба и кружке выдохшегося меда в день. Он улыбнулся слабой — и, поскольку в камере было абсолютно темно, бесполезной — улыбкой, и попытался придумать что-нибудь вдохновляющее для своего друга. У него ничего не вышло.

В том, чтобы быть положенным на депозитный счет, нет ничего веселого. Спросите у пятифунтовой банкноты.

Бедевер слегка пошевелился на соломе, к своему беспокойству обнаружив, что его стало гораздо больше, чем он привык, и что от него требуется довольно большое усилие уже для того, чтобы передвинуть эту массу с места на место.

— Откуда нам знать, может быть, мы все же можем сделать что-нибудь толковое. Давай-ка на минутку сядем и подумаем, хорошо?

— Прекрасно, — Туркин сердито взглянул на него, или, по крайней мере, туда, где он видел его в последний раз. В камере стояла непроницаемая тьма. — Давай кратко обобщим ситуацию, согласен? Мы находимся в камере в глубине какого-то замка или чего-то подобного…

— В подвале, — сказал Бедевер.

— Хорошо, черт с ним, в подвале, какая разница! Мы прикованы к стене этого подвала, и…

— В подвале банка, — продолжал Бедевер, говоря более или менее сам с собой. В ходе долгого общения он обнаружил, что когда у тебя нет других собеседников, кроме сэра Туркина, довольно часто разговор с самим собой является единственным способом поддерживать интеллигентную беседу. — В подвале банка, — повторил он.

— Хорошо, — прорычал Туркин, — в подвале банка, если тебе от этого легче. Мы прикованы к стене, жирные как свиньи, и с каждой секундой делаемся жирнее…

— И тяжелее.