Грачевский крокодил - страница 53

И Анфиса Ивановна принялась угощать кума.

Но отцу Ивану было не до угощенья. Выпив рюмку вишневки, он откашлялся, погладил бороду, высморкался и решился, наконец, приступить к цели своего приезда в Грачевку. Пока Анфиса Ивановна кушала мед с огурцами, отец Иван рассказывал ей, что делал он в Москве, как обошел все храмы и соборы, как служил молебен в Иверской часовне, а затем принялся полегоньку и за изложение асклипиодотовского дела. Так как упоминать о немке отец Иван почему-то счел неудобным, то он решился несколько изменить подробности романа и вместо немки, вывел совершенно нового героя, а именно, бедного студента, не имевшего никаких средств к продолжению дальнейшего своего образования, и решившегося поэтому на самоубийство. Героя этого Асклипиодот застает на москворецком мосту готовым броситься в воду, удерживает его сильною рукою, читает ему приличную нотацию, упрекает в недоверии к божескому милосердию и в конце концов обещает ему добыть денег.

— Что было делать ему? — вскрикнул отец Иван, откинувшись на спинку кресла и бросив на Анфису Ивановну вопросительный взгляд. — Обещал денег, а денег не было!..

— Обещать не надо бы! — отозвалась Анфиса Ивановна, облизывая пальцы и отмахивая мух от меда. — Кш! проклятые! — прибавила она, накинувшись на мух. — Кш! Вот жадные-то!

— А он обещал, дал слово! Ко мне писать… меня просить о высылке денег?.. Нельзя!.. Когда-то письмо дойдет!.. когда-то ответ получится, — врал отец Иван, — а ждать некогда, потому что деньги требовались завтра же, непременно…

— Ну как же он вывернулся? — спросила Анфиса Ивановна, продолжая кушать: — занял, что ли?

— Гм! занял! — перебил ее отец Иван, вздохнув. — Кто же даст ему! Разве ныне те времена, чтобы взаймы давали! Помилуйте! Теперь это вывелось уже… Кажется, всякий скорее удушится, а уж руку помощи не протянет… Сердца ныне черствые стали, а уши перестали внимать воплям нужды.

И отец Иван рассказал Анфисе Ивановне, как именно «вывернулся» Асклипиодот.

Старушка даже ахнула, даже выронила из рук половинку огурца, намазанную медом, но когда отец Иван растолковал ей, что дело в сущности выеденного яйца не стоит, так как в основании его лежит добрая и даже, можно сказать, святая цель, то волнение старушки не замедлило утихнуть.

— Сами подумайте, кумушка дорогая! — говорил отец Иван: — ведь, может быть, он человека спас через это самое. Конечно, мы с вами не решились бы на такую штуку… Но ведь там молодость! Молодость увлекающаяся, пылкая, безрассудная часто!.. Ведь кровь-то молодая, ключом кипит, удержу не знает…

— Правда, правда! — перебила его Анфиса Ивановна:- сама, молода была… по себе знаю…

— б я-то разве забыл свою молодость!.. Для молодежи нет препятствий! Она не рассуждает, она не обдумывает так, как мы теперь все обдумываем… Помню я свою-то молодость очень хорошо!.. Такое выкинешь иной раз колено, что даже теперь стыдно вспомнить.

— Верно, верно! — перебила его опять Анфиса Ивановна. — Я такая же была!.. Ух, какая я была, огонь!..

И вдруг, как будто что-то вспомнив, она оживилась, бросила огурец с медом, круто повернулась к отцу Ивану и заговорила волнующимся волосом:

— Ты послушай-ка, что раз со мною было!.. Послушай-ка! Уж так и быть, расскажу… На духу никогда не каялась тебе в грехе этом, а теперь, к случаю пришлось, не утаю. Молодою вдовушкою была я в то время. Из себя была красивая, кровь с молоком, и за мной приударил капитан один… Была у меня подруга (я тогда еще в городе жила), приятельница задушевная, а у той приятельницы браслет имелся расчудесный. Такой браслет, что я на него хладнокровно глядеть не могла! Как увижу, бывало, так и затрясусь. Хорошо! Назначается бал в собранье… Подруга моя больная лежит, на бал ехать доктор запретил. Вот я и говорю ей: «Экуте, ма шер! (это значит: послушай!) Экуте, ма шер, говорю, ты больна, на бал ехать тебе запрещено, а я поеду, так позволь, говорю, мне твой браслет надеть!» Куда тебе! и слышать не хочет! «Как это возможно, говорит, на тебе все увидят браслет, а когда я надену его сама, то подумают, что я в твоем браслете! Ни за что!» Отказала наотрез. Пригорюнилась я, не поверишь ли, ночей не сплю, тоска взяла! А знаю я, что капитан мой беспременно на бале будет! Наконец подходит день бала. Еду я к подруге, авось, думаю, не выпрошу ли… Приезжаю, а она, братец, без памяти! разметалась на кровати, в жару вся, словно огненная, лежит, и даже меня не узнала. Я так я ахнула! пропало, думаю себе, мое дело!.. Не будет на мне браслета!.. Глядь! а ключи-то на столе от шифоньерки лежат. Я даже задрожала вся! выгнала из комнаты горничную, схватила ключи, отперла шифоньерку, да браслет-то и стибрила… Как тебе это понравится, а? Ведь украла, понимаешь ли, украла!