Град Екатерины - страница 17

Петр снова подошел к окну.

— Как твои успехи в истории российской? Не бросил этого занятия?

— Времени не хватает, государь. Но пишу понемногу.

— Это хорошее дело. Нужное. Не бросай его. И проект твой по межеванию земель российских я помню. Ты с ним ко мне приходил в году, — Петр на мгновение задумался, — в одна тысяча семьсот девятнадцатом.

— Государь, все помнишь!

— Помню, Татищев, помню. Тогда недосуг было — Карла шведского добивать надобно было. Теперь вот — шаха персидского потеснить. Из похода вернусь — напомни мне. А сейчас думай о том, как славу российскую металлом уральским преумножать.

— Значит, мне возвращаться?

— Пока побудь в Москве. По вашему с Демидовыми делу велю розыск учинить. Вижу, что чехарда эта сильно делу мешает. Пора ей конец положить.

Татищев встал, понимая, что аудиенция закончена. Петр поглядел в окно и неожиданно повернулся к нему:

— А правду сказывают, что взятки берешь?

— Беру, — ответил Татищев, — но в этом ни перед Богом, ни перед Вашим Величеством не погрешаю. Ведь если судья решает дело по справедливости, то он вполне заслуживает благодарности, и думаю, противиться тому не следует, ибо, не получая ее, судья станет меньше стараться. И потом, беру только по окончании дела, а дело чиню по закону и совести, без предпочтений.

— Ты забыл, что для доброго судьи служба есть священный долг, причем ему и в мысль не приходит временная корысть, и что ты делаешь из мзды, то он делает из добродетели.

Татищев не ответил. Что тут можно сказать. Последнее слово всегда за государем.

— Иди, Татищев. В деле твоем я разберусь. А пока будь в Москве и жди вестей из Берг-коллегии.

Татищев кивнул и, развернувшись, вышел из кабинета. Петр поднял со стола колокольчик и позвонил. В дверях вырос секретарь.

— Чего изволите, государь?

— Отправьте срочно на Олонец к де Геннину моего порученца. Пусть немедленно выезжает в Москву. Как прибудет — сразу ко мне. Ступай.

Петр вернулся к окну, глубоко вздохнул и стал смотреть на весенний Кремль. А видел, может, и совсем другое, кто знает…

Летом 1722 года, оставив позади село Троицкое, пылила потихоньку карета. За ней тянулся обоз с мастерами и инструментом. В карете Геннин[6] и Татищев коротали время за вином и дорожными шахматами. Геннин налил вино в бокалы и продолжал:

— …В 1716 году на нашу свадьбу сам государь Петр Алексеевич пожаловал. Супруге моей от избытка чувств аж дурно стало. А когда он подарил нам тысячу восемьсот рублей, так она и вовсе сомлела. Сказать честно, то и я от радости слезу пустил. Сам государь император на мою свадьбу приехал! Видели бы это мои саксонские родственники. Что судьба с человеком делает!

— Государь-то за просто так не жалует. Значит, по достоинству вы в фаворе у него были. Да и сейчас, вижу, очень он вам благоволит.

— Сказать честно, до моего приезда на олонецкие заводы каждая четвертая пушка, сделанная там, разрывалась при испытаниях. После реконструкции, проведенной мною, негодными назывались уже только три пушки из тысячи!

— Вот и ответ. Лучше службы государю и не сослужишь.

— Да, любит Петр Алексеевич рвение в делах государственных. Да и о личных делах своих подданных не забывает. Великий человек! За все, чего я в жизни добился, только его могу благодарить. Слава ему!

Геннин немного помолчал и спросил:

— А ты что, семью-то свою думаешь на Урал перевозить? Не скучаешь один?

— Да некогда скучать, Виллим Иванович. Здесь дел столько, что жизни не хватит. А по детям скучаю, конечно. Дочь Евпраксия да сын Евграф у меня. Малые еще. Пусть живут пока с матерью в моем родовом имении в Болдино.

— Только по детям?

— Служба государева многих разъездов требует. Супруга моя, Авдотья Васильевна, сразу отказалась за мной следовать. Ей дома удобнее. Вот так и смотрим по сию пору в разные стороны.

— Да, может, еще и обойдется все.

— Уже нет. Все порушено между нами… И вообще, давайте больше к этой истории никогда не возвращаться, Виллим Иванович.

— Хорошо, как скажешь. А характер-то у тебя, Татищев! Характер-то есть!

Татищев сделал ход.

— Вам мат, Виллим Иванович!

— О да, сдаюсь! Хороший ты игрок, Василий Никитич. А я никак не могу научиться, прилично играть. Веду прямую атаку, а о флангах забываю. Вижу только главную фигуру нападения. Нет. Я слишком прям…