Грани веков [СИ] - страница 56
— Вы бы легли нормально, Давид Аркадьевич, — предложил Евстафьев, — а то сидите носом клюете, того и гляди, упадете.
— Брр, нет, спасибо, — Коган содрогнулся, при мысли о том, чтобы улечься на вонючую солому со шныряющими по ней грызунами.
— Отдохнуть надо, Давид Аркадьевич, — наставительно заметил водитель. — Неизвестно, когда возможность появится.
— Неизвестно, понадобится ли нам сон вообще, — Коган осторожно помассировал затекшую шею. — Или вы, Василий Михайлович, все еще не поняли, что нас ожидает?
— Да чего уж не понять, — отозвался Евстафьев. — Головы отрубят, и всего делов.
— И вас это нисколько не пугает?
Евстафьев пожал плечами. — Все под Богом ходим. Но я вот чего думаю, Давид Аркадьевич: коли мы и впрямь в прошлом, то, может, если нас здесь убьют, мы обратно у себя окажемся?
— С чего вы это взяли? — удивился Коган.
Евстафьев неопределенно помахал рукой. — Ну, должен же во всем этом быть какой-то смысл, — сказал он. — Так просто ничего не бывает! Коли мы тут оказались, значит, так было нужно.
— Кому? — Коган почувствовал, что спокойная уверенность Евстафьева начинает его раздражать. — Кому нужно-то, Василий Михайлович?
Вместо ответа Евстафьев указал пальцем наверх. — Там! — многозначительно сказал он.
— Ну да, конечно, — кисло сказал Коган.
— Вот увидите, Давид Аркадьевич, все выяснится в свое время, — посулил Евстафьев и вздохнул. — Курить охота…
— Там хлеб принесли и воду, — сказал Коган. «Если их еще не сожрали крысы», — подумал он про себя.
— Сухой паёк, — ухмыльнулся Евстафьев, критически разглядывая заплесневелую корку. — Вот у нас, помню, в армии…
Шум в коридоре заставил его оборваться на полуслове.
— Опять идут! — проговорил он.
— Вот сейчас и узнаем, верна ли ваша теория, — вздохнул Коган.
Сознание постепенно возвращалось к нему. Он лежал на чем-то твердом и холодном. Подземелье? Там, кажется, должна была быть солома… Попытка поднять голову вызвала вспышку боли в затылке. Ощупав затылок, он обнаружил огромную припухлость. Хорошо хоть, кости целы. Наверное.
— Очухался? — спросил его чей-то грубый голос. — Вот и ладно. Нефёд, поди скажи князю!
Князю? Ярослав, наконец, справился с головокружением и повернул голову.
Он лежал на деревянной лавке, в просторной комнате, похожей на какой-то склад. Большую часть её занимали туго набитые мешки и громоздкие лари. На ближайшем сидел его недавний провожатый и с хрустом грыз огурец.
— Что произошло? — Ярослав услышал свой голос словно со стороны. — Кто ты?
— Микиткой меня кличут, — сообщил тот. — Ты лежи, лежи. Нефёд, вишь, перестарался малёхо, бестолочь. Я уж испугался, что ты окочурился.
— Да ну? — Ярослав качнул головой и тут же охнул от боли.
— Точно! — заверил его Микитка. — Хозяин за такое головы бы обоим оторвал, высек батогами, как пить дать.
— А кто твой хозяин? — спросил Ярослав.
— Щас сам увидишь, — подмигнул ему парень. — Огурца хошь?
— Погоди, — Ярослав, превозмогая тошноту, поднялся и сел на лавке. — Откуда у тебя та свеча?
— Какая свеча? — удивился Микитка. — Не было у меня никакой свечи! Это ты зачем-то с ней стоял. Заговор, чтоль, какой творил?
Ярослав закрыл глаза. Мысли вертелись каруселью. Получается, свечу ему дал не Микитка, а кто-то другой? Но он точно видел его, только в своем времени! Это что-то означало, вот только он не мог понять, что именно.
Снаружи послышались шаги, дверь, скрипнув, отворилась и на него упал прямоугольник света.
В проеме возникла мужская фигура.
— Ну, здравствуй, волхв!
На него, сощурившись, смотрел худощавый мужчина, примерно сорока лет.
Рыжеватая козлиная бородка, тонкие губы, вытянутое лицо — в его чертах было что-то лисье.
Убедившись, что Ярослав слышит и понимает его, он спросил: — Идти сможешь?
— Попробую.
Ярославу удалось встать и сделать несколько неуверенных шагов.
— Нефёд, Огурец! Помогите ему! — распорядился мужчина.
Нефёд, имевший выраженное сходство с гориллой, подошел к нему и подставил плечо. Микитка поддержал с другой стороны, и так, с их помощью, он последовал за тем, кто, по-видимому, и был загадочным хозяином.
Они оказались в просторной горнице, с огромным деревянным столом, на котором были выставлены кружки, кувшин и несколько блюд.