Граница - страница 41

— Не разглядел, кого? — спросил Самоха.

— Да поди их разбери, кто там у них кто. Но одежда на них была богатая.

— Ладно, понял. Вы тут тогда тоже, держитесь друг к другу поближе, что ли.

— Не боись, — засмеялся Белый и стал укладываться.

Наверху, после душноватого отсека, было прохладно. Корабль двигался, окруженный непроницаемой стеной тумана, видимость упала до десяти шагов, и Самоха все же расчехлил лук. То же самое сделали Клепила и Жуч. Может быть, это была излишняя предосторожность, но, замершие, через каждые двадцать шагов, вдоль бортов гвардейцы были вооружены только копьями и мечами.

— Клепила, — спросил Самоха, — как думаешь, почему ход не сбавляем? И ночью и сейчас.

— Сам удивляюсь, — ответил Клепила. — Может волшебство какое, хотя я про такое волшебство не слыхивал. А то есть еще такой полосатый плавунец. Он совсем маленький, не больше двух локтей и плавает всегда одной и той же дорогой, как по нитке. Вот может его как-то приспособили путь указывать. Хуррениты народ хитромудрый.

Ветра почти не было, поэтому паруса были убраны, «Орел» шел на веслах. Полукруглые окна надстройки, застекленные прозрачными кусками крыльев базальтовой мухи слепо глядели в туман. Что за ними творится было не разобрать, но Самоха то и дело поглядывал в их сторону, надеясь, что мелькнет там лицо принцессы Ольвии или, может быть, одной из ее придворных дам.

Один раз ему показалось, что он увидел чье-то лицо, прижавшееся изнутри к окну, но тут посторонний звук отвлек его внимание. Резкий скрип уключин чужих весел.

Из пелены тумана выскочила большая лодка, не уступавшая размером менкитской долбленке, но ее борта были надсажены досками, отчего и назывались такие суденышки насадами. Какое-то мгновение насада шла наперерез «Орлу», и лишь, когда ее нос уже почти коснулся весел фрегата, отвернула и пошла параллельным курсом.

Граничары натянули луки, но людям в лодке было не до них. Простоволосый, обнаженный по пояс человек, огромного роста, забинтованный поперек груди, побуревшими от крови, тряпками, лежал на дне лодки, его голову поддерживала женщина в красной накидке и меховой шапке с раздвоенным верхом, обычным убором знатных халашских дам. На веслах вперемежку с гребцами сидели воины, вид которых говорил, что они побывали в серьезной переделке. Собранные из стальных треугольников халашские брони, закрывавшие человека почти до колен, несли следы ударов и были выпачканы в грязи, на землистых лицах не читалось ничего, кроме безграничной усталости.

Самоха опустил лук, а женщина повернув в его сторону лицо, закричала:

— Путники! Передайте всем, погибла вольность халашей и убит князь Тилитский Сапгир, последний ее защитник. Да будет проклято имя Тушманумана! И всего потомства его! И всех слуг его!

Она еще что-то кричала, но «Орел» уже оставил позади насаду, канувшую в пелене тумана, и снова единственным звуком стал плеск воды и скрип уключин.

— Каждый год одно и то же, — раздался за спиной Самохи незнакомый голос. — Опять халашская вольность погибла. Ну, хоть чумы бы им, что ли, для разнообразия.

Самоха обернулся перед ним стоял тот, кого старый хурренит Замыка, оставшийся на «Беркуте», называл в устье Хемуля послом Хатом. Теперь Хат был без своих черных доспехов, делавших его похожим на вставшего на задние лапы майского жука. Светло-желтый камзол из телячьей кожи, из под воротника которого выбивались кружева белоснежной сорочки, да малиновые штаны с позументом, заправленные в высокие кавалерийские ботфорты, составляли его наряд. Прямой широкий меч в бронзовых ножнах с массивной витой рукояткой в виде кусающего себя за хвост дракона висел на широком узорчатом поясе. Насмешливые светло-серые глаза смотрели твердо, было видно, что их владелец не привык отводить взгляд.

— Итак, господа-граничары, так кажется вас называет? — начал Хат, тягучим, как у всех южан-хурренитов, голосом.

— Можно и так, хурренит, — благодушно отозвался Жуч. — Хоть, как говорится, хреном назовите, только в рот не кладите. А ты, как я понимаю, посол Хат.

Хат сверкнул белоснежными острыми зубами в волчьей улыбке.