Граница. Таежный роман. Пожар - страница 16

— Здравствуйте, мама! — и зарыдала.

Анна Станиславовна остолбенела. Примерно такое же незабываемое ощущение она испытала, придя однажды в гости к школьной директрисе. Директриса продемонстрировала ей своего горячо любимого внука и даже доверила подержать некоторое время это чудное дитя. Внук немедленно оконфузился, не пожалев парадную юбку Анны Станиславовны. Первым желанием было сбросить поганца с колен, но Анна Станиславовна, естественно, сдержалась. Не потому, что боялась директрисы — страха перед начальством или подхалимства за ней сроду не водилось, а просто потому, что нормальный человек не бросает на пол годовалого младенца, даже если тот напрудил ему на единственный приличный костюм.

Невозможно учинить допрос с пристрастием жалкому рыдающему сопливому существу, которое вцепилось в тебя мертвой хваткой и повторяет, по-сибирски окая:

— Простите, мама! Бедная моя головушка… бессчастная я девонька…

Кроме того, Анна Станиславовна всегда была чувствительна к общественному мнению. Опять-таки боялась она не за себя, а за светлый образ советского педагога. Поэтому, дабы не тешить соседей соблазнительной сценой, она решительно втянула Зину в квартиру и закрыла дверь. Она и не знала, что именно в эту минуту ловушка захлопнулась. Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная…

Язык не повернулся бы назвать Зиночку роковой злодейкой. Да и никакой злодейкой она не была. А была всего-навсего растением, которое хотело жить и карабкалось к солнцу, к воде и к плодородной почве. У нее, кстати, обнаружилось множество достоинств. Во-первых, она оказалась дивно молодой. Из документов, которые нашлись в клетчатом узелке, выяснилось, что ей нет еще восемнадцати, и Вадиму пришлось улещивать чиновницу в загсе, чтобы им разрешили пожениться, не дожидаясь положенного по закону брачного возраста невесты. Во-вторых, она была хорошенькой, хотя после того, как ее отмыли и прилично, по-городскому, одели, оказалось, что она просто красавица: стройная и в то же время крепенькая, здоровая — кровь с молоком, с бездонными голубыми глазищами и толстой льняной косой.

А еще ей очень нравилось заниматься любовью. С очаровательным бесстыдством простодушного и безгрешного (ибо неразумного) существа она готова была не вылезать из постели сутками. Впрочем, постель как место для любовных утех, была, с ее точки зрения, совсем необязательна. Зина могла предаваться страсти в любом месте и в любое время. Она прижималась к Вадиму в лифте. Она звала его в примерочную, чтобы он помог ей выбрать новое платье, и вдруг с потемневшими расширенными глазами, молча, с дрожащей, кривящейся улыбкой, расстегивала ему брюки… И он, леденея от страха, что сейчас их застукают, подчинялся ей, и сходил с ума, и захлебывался неведомым ранее счастьем безумной нерассуждающей страсти…

А еще она была изобретательна. Не ведая ни стыда, ни сомнений, Зина занималась любовью с аппетитом — точно так же, как ела шоколадные конфеты или пила чай, прихлебывая из блюдечка. В постели она чувствовала себя как ребенок, наконец-то попавший в магазин игрушек. Ей все хотелось попробовать, глаза у нее разбегались. Старые игрушки быстро надоедали, и она хваталась за новые. Каждый вечер она сурово глядела на Вадима, как крестьянин на своего доброго Сивку перед опасным подъемом-тягуном: сдюжит — не сдюжит?

— Ночесь баско было, а нониче ишшо ладнее… Вот чего испробуем… — гудел ее нарочито серьезный голосок.

У Вадима при звуке этого голоса начинало бешено колотиться сердце, пересыхало во рту. Иногда днем он вспоминал об их ночных экспериментах, и краска заливала его лицо. Вадим не мог поверить, что это он, застенчивый, воспитанный в строгости мальчик, до недавнего времени даже не представлявший, что у женщин выше колен тоже ноги, и где-то там они сходятся… Вадим ловил себя на том, что смотрит на других мужчин с покровительственной жалостью. Они ничего подобного не знали и не узнают. Они, бедняги, даже не подозревают о тех бездонных пропастях страсти, в которые каждую ночь падает он, замирая, ужасаясь, теряя сознание…