Граница. Таежный роман. Солдаты - страница 6

Жигулин побледнел.

— Но это, Жигулин, полбеды, — продолжал Голощекин печально. — Беда в том, что это ты будешь виноват в его смерти. Нет, конечно, не прямо, но косвенно. И все, все будут об этом знать.

— Товарищ капитан… — Голос у Жигулина задрожал.

— Что — товарищ капитан? Не выдержит отец, когда узнает, что сына в тюрьму посадили. Помрет в тот же день. А так, глядишь, и дождался бы, погодил помирать-то. Так что, Жигулин, как ни крути, а ты в его смерти виноват будешь. Знаешь, каково потом всю жизнь с таким грузом?

— За что вы так, товарищ капитан? — тихо спросил Жигулин.

Голощекин не ответил. Лицо его было печально: вот ведь напасть какая, вроде парень-то хороший, а собственного отца в гроб вогнал. Неожиданно капитан поднял голову и задумчиво посмотрел на Степочкина. Потом задумчивость сменилась откровенной жалостью, и капитан вздохнул:

— Все идет к тому, что не дождется тебя невеста, рядовой Степочкин. He-а, не дождется… Выйдет замуж за прыщавого соседа. Ты этого, конечно, не переживешь и сбежишь из тюрьмы. А тебя поймают. И добавят еще три года. Восемь плюс три — одиннадцать. За одиннадцать лет, что ты проведешь на нарах, твоя невеста успеет три раза замуж выйти. Изменится, конечно, сильно твоя Катерина… Но не так сильно, как ты, Степочкин. Так что, когда вернешься, худой и страшный, она тебя не узнает, мимо пройдет.

Степочкин подавленно молчал.

— Да за что нас в тюрьму-то? — спросил Умаров, решив не дожидаться, пока капитан распишет мрачными красками и его будущее.

— Как — за что? — Голощекин изумленно выпучил глаза. — А вы разве не поняли? Ну, я-то вас за умных держал, думал — сообразите. Ладно, тогда прямым текстом скажу. За Васютина вы сядете, бойцы! За человека, которому из-за вас жизнь опротивела! За человека, который предпочел грудь себе пулей разворотить, чтоб не жить в таком унижении!

Он отвернулся. Достал папиросы, закурил. Теперь следовало помолчать. Пусть осознают, проникнутся. Минут пять им хватит. Голощекин посмотрел на здание казармы: там, возле приоткрытого окна, стоял сержант Братеев. Заметив взгляд капитана, Братеев улыбнулся и кивнул.

— Так это что? — почти прошептал Степочкин. — Нас это чего теперь — всех в тюрьму?

— На восемь лет, — кивнул капитан. — А может, и больше. Как там решат.

— Мы, что ли, его заставили стреляться? — пробормотал Рыжеев. — Сам он.

— Ну да, — ухмыльнулся Голощекин. — Сам. От скуки, наверно. Чем бы, думал, заняться? Дай, думал, постреляюсь, авось повеселее будет. Вы тут про девчонок травите, про мотоцикл — какой лучше взять, а ему, Васютину, сейчас ой как весело! Значит, так. — Капитан строго оглядел солдат. — На похороны его родители приедут…

— Какие похороны? — уже откровенно перепугавшись, воскликнул Степочкин. — Он что, разве помер?

— Нет еще. Но может умереть в любую минуту. Марина Андреевна говорит, состояние критическое.

— А что же теперь делать? — растерянно спросил Жигулин.

Вот и все. Можно подписывать акт о безоговорочной капитуляции.

Голощекин сделал еще несколько глубоких затяжек, чтобы подчеркнуть обуревающие его раздумья, неспешно затушил окурок о ствол старой сосны, бросил на землю и еще некоторое время давил подошвой сапога.

— Ладно, — произнес он наконец. — Подумаем, что можно сделать. Жалко мне вас, бойцы. Почти два года вместе оттрубили. — Капитан оглядел солдат. — Ну чего приуныли? Все у вас будет: и жены — умницы-красавицы, и дочки с косичками. Рыжеев построит свой дом, мотоцикл себе купит. У Жигулина отец, будем надеяться, поправится. Но! — Он поднял указательный палец. — Последний раз вас отмазываю! Чтоб больше никаких ЧП, ясно? С Мариной поговорю, перед полковником за вас слово замолвлю. Ох и зол же на вас полковник! Ладно. С Васютиным тоже поговорю. Выкарабкается — простит вас. Он парень хороший, Васютин-то, не злопамятный. Боец из него никудышный, знаю. Ну так вы ему помогите. Все понятно? — Голощекин хлопнул Рыжеева по плечу: — Ну чего стоишь как накрахмаленный? Вольно!

Капитан нагнулся и почесал волчонка за ушами. Тот отпрянул, еще теснее прижавшись к ногам Суютдинова.

— Пугливый какой, — сказал Голощекин. — Пропадет.