Граница. Таежный роман. Солдаты - страница 67

— А зря смеешься, между прочим. Вы бы, вояки, без нас, женщин, только бы вояками и были. А рядом с нами вы — мужчины, мужья, отцы.

— Тоже верно, — согласился Степан Ильич. — Жаль только, не все женщины это понимают. — Он помолчал. — О чем вы с Мариной Голощекиной секретничали?

Мария Васильевна внимательно посмотрела на мужа и спросила:

— А тебе зачем знать? О своем, о женском. О вас, вояках.

— Про Ваньку небось?

— И про Ваньку тоже. Про то, что вы, товарищ полковник, несправедливо его наказали. И про Никиту говорили. Про то, что он прекрасный муж. А скоро станет и прекрасным отцом.

— Сказала, значит, не выдержала?

— А ты что же, знал? — удивилась Мария Васильевна.

— Знал, — вздохнул полковник. — И очень за нее порадовался. А сегодня смотрел, как Ванька наш чудит, и что-то мне все это не понравилось.

— Ты, Степа, несправедлив к Ивану.

— Маша! — сурово произнес Борзов.

— Да, несправедлив. И не кричи, пожалуйста. Если он твой племянник, это еще не значит, что ты к нему должен относиться строже, чем к другим.

— А ты Антонину помнишь, Таньки нашей учительницу?

— Ну?

— У нее в классе сын учился. И она ему всегда отметки занижала. Ответил на пятерку — получил четверку, на четверку — тройку. Ну и так далее. Я его однажды спросил, не обидно ему? А он мне знаешь что сказал? А чего, говорит, дядя Степа, мне на мамку обижаться? Она же знает, что я на пятерку выучил.

— Так-то оно так, — согласилась Мария Васильевна. — А вот Иван-то знает, что он у тебя в отличниках ходит? Каково ему там, в этой вашей командировке будет?

— На обиженных воду возят, — фыркнул Степан Ильич. Разговор этот начинал его раздражать. Но он сдержал себя, сказал мягко: — Хотя, может, ты и права. Я подумаю.

Ему не хотелось портить Маше праздник, не хотелось, чтобы этот удивительный вечер закончился грустной, а уж тем более воинственной нотой. И он действительно чувствовал смутную вину перед Иваном. И какой-то неприятный осадок от беседы с Вороном, беседы, во время которой и была решена участь лейтенанта Столбова. Степан Ильич никак не мог отделаться от ощущения, что его, полковника Борзова, обвели вокруг пальца, подтасовав факты, втянули в отвратительный водоворот круговой поруки. Особист взъелся на Ивана — ладно, Ворон он и есть Ворон, все добычу выискивает для своих рапортов. Да, Борзов попросил его не перегибать палку, именно попросил — по дружбе, так сказать. А потом побежал к Марине Голощекиной — просить написать бумажку, что дурак Васютин по неосторожности чуть не застрелился. А что сказала тогда Марина? Что Никита ей уже все объяснил. Ну Никита, понятное дело, свою задницу всегда сбережет, ему такая бумажка тоже пригодится…

В общем, все одной веревкой повязаны, а он, Борзов, во главе этой связки идет. Или не он? А кто тогда? Ну неважно. Только вот как интересно: Ивана убрали с глаз долой, и всем сразу стало хорошо: дело васютинское на тормозах спустили, Голощекин сухим из воды выбрался, Марина Андреевна за ум взялась, ребенка ждет…

Полковник тяжело вздохнул. Разберись тут попробуй.

— Устал, Степа? — спросила Мария Васильевна.

— Немного. — Полковник приобнял ее за плечи. — Это я от танцев — с непривычки. Хорошо еще, что музыка спокойная была, а то сейчас модно трясучки эти. Видела сегодня, чего молодежь вытворяла? Как будто им в одно место провод электрический воткнули. Не люблю, когда так дергаются.

Мария Васильевна засмеялась:

— Просто мы с тобой уже старые, Степа. Вот нам и завидно.

Степан Ильич чмокнул ее в висок.

— Мы с тобой не старые, — сказал он, — мы с тобой много прожившие люди. — Он ласково провел ладонью по ее щеке. — Хорошо прожившие.

Марина уже больше часа сидела во дворе своего дома. У нее не было сил даже на то, чтобы заплакать. И не хватало воли, чтобы встать и пойти домой.

…Выскочив из клуба, она бросилась в слабо освещенную аллею и бежала, задыхаясь, по дорожке, бежала, не зная, зачем и куда.

Перед ней до сих пор мелькали лица, мужские и женские, удивленные взгляды, кривые усмешки. За их с Иваном безумным танцем наблюдал весь гарнизон. Если об этом Никите не расскажут сегодня, то уж завтра — непременно.