Гражданская рапсодия. Сломанные души - страница 11
Падал снег, не крупный и не частый и настолько ленивый, что, казалось, будто не хотел падать вовсе. Толкачёв спустился на перрон, подал руку Маше, затем Кате. Хотел взять Катин чемодан, но его опередил Осин, и посмотрел при этом на штабс-капитана с таким вызовом, словно в этом чемодане заключалась вся его жизнь. Ну и бог с ним. Толкачёв потянулся к чемодану Маши Петровской, но его уже взял доктор Черешков. Такая поспешность вызвала улыбку, пожалуй, первую после Петербурга.
Последним из вагона вышел Липатников.
— Будилович не с нами? — спросил Толкачёв.
— Он до Ростова.
В общем потоке пассажиров они прошли через вокзал и оказались на площади. Справа выстроились в ряд крытые пролётки, за ними чуть левее стояли широкие платформы ломовых извозчиков. Прямо у горизонта над крышами домов рвал крестами серое небо войсковой кафедральный собор. Золото куполов отсвечивало даже сквозь снежную пелену; пассажиры выходили из вокзала, кланялись на купола и крестились.
— Что ж, друзья мои, давайте определимся, — сказал Липатников. — Родственников, стало быть, у нас здесь нет, знакомых, полагаю, тоже. Где искать организацию генерала Алексеева, не знает никто.
— А давайте спросим, — кивнул Черешков.
Возле тумбы с объявлениями стоял невысокий худенький офицер в серой папахе и бекеше, и приплясывал, пытаясь согреться. Потому как снег вокруг был утоптан, можно было судить, что стоит он здесь давно.
Липатников подошёл к офицеру.
— Позвольте узнать…
— Прапорщик де Боде, — представился тот.
Голос звонкий и приятный. Едва услышав его, Толкачёв с уверенностью был готов сказать «прапорщица», но такого звания в русской армии не существовало, и он промолчал. Липатников молчать не стал. Он прищурился лукаво и спросил:
— Вы же девушка, так?
Это действительно была девушка — лет двадцати, большие серые глаза, раскрасневшиеся на морозце щёки. Военная форма ей определённо шла, однако Толкачёву это всё равно казалось несуразным. Он всегда был принципиально против женского присутствия в армии. Батальон смерти Бочкарёвой, с которым он однажды пересёкся, вызывал у него раздражение. Максимум, на что он соглашался, белый платок сестры милосердия.
— Прапорщик де Боде! — уже чеканным голосом повторила девушка, и стало ясно, что любые сомнения относительно её положения будут как минимум неуместны.
— София! — воскликнула вдруг Катя. — Господи, София! Это ты!
Катя шагнула к прапорщику, схватила её за руки. Та вспыхнула и разве что не завизжала от радости. Толкачёв отвернулся, дабы не видеть это падение достоинства: вот тебе и офицер.
— Машенька, скорее сюда! — захлёбываясь словами, позвала Катя. — Это же наша Сонечка!
Подбежала Маша и уже втроём они защебетали на всю улицу о своём девичьем, вспоминая далёкий Петербург, общих знакомых, выспрашивая о планах и обо всём прочем, что считалось ими невероятно важным и без чего совершенно невозможно было жить дальше. Липатников, глядя на девушек, откровенно наслаждался этим живым проявлением чувств, и вздыхал, словно вспоминал уже что-то своё изрядно забытое и за давностью времени не такое важное. Черешков и Осин стояли в стороне, топтались и безропотно ждали, когда девичье щебетание, наконец, завершится. Толкачёву всё происходящее казалось ужасно нелепым, но он тоже смиренно ждал и смотрел по сторонам.
Новочеркасск заметно отличался от затянутых революционным мороком Москвы и Петербурга. Не было красных патрулей, злобных взглядов. Люди шли по тротуарам, никуда не торопились, не оглядывались со страхом на солдатские шинели. Солдат было немного; несколько человек сбились в кучу у трактира на противоположной стороне площади да одиночки мешались с прохожими на тротуаре. Один солдатик подошёл к Толкачёву, спросил закурить. Толкачёв отрицательно покачал головой, солдатик ухмыльнулся и пошёл дальше.
Революция ещё не добралась до здешних мест, и слухи относительно того, что атаман Каледин держит Дон крепкой рукой, на поверку оказывались правдой. Дай-то бог, чтобы правдой оказалась и армия генерала Алексеева.
Катя обернулась к Липатникову и сказала, прикладывая руки к груди: