Гражданская война Валентина Катаева - страница 2
«Я посмотрел на его грязное, изможденное лицо, худую, залитую снизу грязью шинель и сказал:
- Какая ложь!
- Что ложь? - спросил Блох.
- Да все! - сказал я. - Вы слыхали "Двенадцатый год" Чайковского?
- Слыхал.
- Какая мерзость!
Меня душила злоба.
- Красота, красота!.. Неужели же и эту дрянь, вот все это - эти трупы, и вши, и грязь, и мерзость - через сто лет какой-нибудь Чайковский превратит в чудесную симфонию и назовет ее как-нибудь там... "Четырнадцатый год"... что ли! Какая ложь!»
В «Траве забвения», написанной десятки лет спустя, Катаев описывает чувства полуавтобиографического героя, окидывающего взглядом мир где-то под советской Балтой начала 1921 года:
«И все это – как ни странно – казалось ему прекрасным, величественным, как произведение небывалого революционного искусства, полное божественного смысла и нечеловеческой красоты.
Бедняга от страха совсем сбрендил».
Вот эта изумительная последняя строчка все и ставит по местам. «Божественное», «революционное» и «нечеловеческое» здесь оказываются стоящими в одном ряду, и поклониться всему этому, оказывается, можно только сбрендив от страха.
«К счастью, Бога не существовало. Он был не более чем незрелая гипотеза первобытного философа-идеалиста» (Катаев, «Кубик», авторская ремарка. И еще оттуда же: «А я человек земной и верю только в мир материальный, который хотя постоянно изменяется, но всегда остается по сути своей единым, и вот однажды в этом материальном мире среди развалин разбомбленного и взорванного города на чудом уцелевшей могиле Канта чья-то недрогнувшая рука написала мелом по-русски:
- Ну что, Кант, теперь ты видишь, что мир материален?»).
«Злые духи рая отпугивали злых духов ада» (это уже из «Вертера»).
В стихотворении «Румфронт» (1922) описывается гроза, разразившаяся во время карточной игры на артиллерийской батарее. Финал: «И грусть // Следила вскользь за перебранкой // Двух уличенных королей, // Двух шулеров в палатке тесной, // Двух жульнических батарей: // Одной — земной, другой — небесной». Уличенный в шулерстве командир земной батареи – это и есть командир батареи; уличенный в шулерстве командир батареи небесной – не кто иной как Господь Бог, посылающий грозы.
Так оно, правда, было далеко не всегда.. Тринадцатилетним подростком (именно тогда он начал печатать в одесских газетах свои первые стихи) Валя Катаев был по убеждениям устойчивым православным монархистом, твердым сторонником «православия- самодержавия-народности»; разумеется, он считал, что сами эти идеи совершенно исключают допустимость творить во имя их, «по высшим соображениям», насилие и несправедливость над жизнью и собственностью невинных. Но уж сохранять ограничения политических и гражданских прав тех или иных сословных и конфессиональных общин Империи ради охранения трона и борьбы со смутой и террором он считал тогда самоочевидно оправданным; и, благо тогда – в сословной Империи, где гражданского равенства никто еще и не вводил – вопрос о равноправии людей иудейского вероисповедания с прочими был вопросом не справедливости, а целесообразности, гимназист Катаев решительно выступал против равноправия. В итоге по основным позициям совпадал он ни с кем иным, как с «Союзом Русского Народа», который тоже оглашал пространства осуждением погромов, но ратовал за категорическое сохранение противоеврейских ограничений, восстановление автократии и суровое подавление революционного движения. «Вера православная, власть самодержавная… -Жи-ды! – мрачно крикнул опьяневший Карась». Валя Катаев действительно принял события революции 1905 года в Одессе так близко к сердцу, как это описано в «Белеет-парусе», только в ключе, совершенно противоположном этому произведению.
В 1912 году он (14-ти лет) пишет стихотворение, обращенное к Богу, озаглавленное «К тебе, Христос» и посвященное тому, что не мирской жизни должен прилежать человек, а Богу:
К чему стремимся мы смущенною душою,
Что ищем мы в житейской суете?
Ужель достигнем в мире мы покоя?