Греческая эпиграмма - страница 23

В храме Итонской Афины повешены Пирром молоссом

  Смелых галатов щиты. В дар их принес он, разбив

Войско царя Антигона. Дивиться ль тому? Эакиды —

  С давних времен до сих пор славные всюду бойцы.

Восемь высоких щитов, восемь шлемов, нагрудников тканых,

  Столько же острых секир с пятнами крови на них,

Корифасийской Афине — от павших луканов добычу —

  Сын Евантеев принес, Гагнон могучий в бою.

Эти большие щиты от луканов, уздечки и копья,

  Бьющие в оба конца, гладкие, сложены в ряд

В жертву Палладе. Тоскуют они по коням и по людям,

  Но и людей и коней черная смерть унесла.

Бросив свое ремесло, посвящает Палладе-Афине

  Ловкий в работе Ферид эти снаряды свои:

Гладкий, негнущийся локоть, пилу с искривленною спинкой,

  Скобель блестящий, топор и перевитый бурав.

Посох и пара сандалий, добытые от Сохарея,

  Старого киника, здесь, о Афродита, лежат

С грязною фляжкой для масла и с полною мудрости древней

  Очень дырявой сумой — или остатком сумы.

А положил их в обильном венками преддверии храма

  Родон-красавец за то, что полонил мудреца.

Тайная, кротко прими в благодарность себе от скитальца,

  Что по своей бедноте мог принести Леонид:

Эти лепешки на масле, хранимые долго оливы,

  Свежий, недавно с ветвей сорванный фиговый плод,

Малую ветку лозы виноградной с пятком на ней ягод,

  Несколько капель вина — сколько осталось на дне…

Если, богиня, меня, исцелив от болезни, избавишь

  И от нужды, принесу в жертву тебе я козу.

Прочь от лачуги моей убегайте, подпольные мыши!

  Вас не прокормит пустой ларь Леонида. Старик

Рад, коли есть только соль у него да два хлебца ячменных, —

  Этим довольными быть нас приучили отцы.

Что же ты, лакомка, там, в уголке, понапрасну скребешься,

  Крошки от ужина в нем не находя ни одной?

Брось бедняка и беги поскорее в другие жилища,

  Где ты побольше себе корма добудешь, чем здесь.

Деву-певицу Эринну, пчелу меж певцами, в то время,

  Как на лугах Пиерид ею срывались цветы,

В брачный чертог свой похитил Аид. Да, сказала ты правду,

  Умная девушка, раз молвив: «Завистлив Аид».

Мрачный служитель Аида, которому выпала доля

  Плавать на черной ладье по ахеронтским водам,

Мне, Диогену Собаке, дай место, хотя бы и было

  Тесно от мертвых на нем — этом ужасном судне.

Вся моя кладь — это сумка, да фляжка, да ветхое платье;

  Есть и обол — за провоз плата умерших тебе.

Все приношу я в Аид, чем при жизни своей обладал я, —

  После себя ничего я не оставил живым.

— Кто ты, лежащая здесь под этим паросским надгробьем?

  — Дочь Каллитела, Праксо. — Край твой родимый? — Самос.

— Кто тебя предал земле? — Феокрит, мне бывший супругом.

  — Смерти причину открой. — Роды сгубили меня.

— Сколько ты лет прожила? — Двадцать два. — Неужели бездетной?

  — Нет, Каллител у меня, мальчик остался трех лет.

— Счастливо пусть он живет и старость глубокую встретит.

  — Пусть же Судьба и тебе счастье дарует, о гость.

Счастливо путь соверши! Но если мятежные ветры

  В пристань Аида тебя, мне по следам, низведут,

Моря сердитых валов не вини. Зачем, дерзновенный,

  Снялся ты с якоря здесь, гроба презревши урок!

Древний годами Ферид, живший тем, что ему добывали

  Верши его, рыболов, рыб достававший из нор

И неводами ловивший, а плававший лучше, чем утка,

  Не был, однако, пловцом многовесельных судов,

И не Арктур погубил его вовсе,[62] не буря морская

  Жизни лишила в конце многих десятков годов,

Но в шалаше тростниковом своем он угас, как светильник,

  Что, догорев до конца, гаснет со временем сам.

Камень же этот надгробный поставлен ему не женою

  И не детьми, а кружком братьев его по труду.

Молча проследуйте мимо этой могилы; страшитесь

  Злую осу разбудить, что успокоилась в ней.

Ибо недавно еще Гиппонакт, и родных не щадивший,

  В этой могиле смирил свой необузданный дух.

Но берегитесь его: огненосные ямбы поэта

  Даже из царства теней могут вам зло причинить.

Гроба сего не приветствуй, прохожий! Его не касаясь,

  Мимо спеши и не знай, кто и откуда я был.

Если ты спросишь о том, да будет гибелью путь твой;