Греческая эпиграмма - страница 4

Судить о характере творчества Гедила, эпиграмм которого сохранилось меньше десятка, разумеется, почти невозможно; но те его стихотворения, какие до нас дошли, полны жизненной правды и удивительной прелести, что привлекло к нему внимание наших поэтов — Батюшкова, сделавшего вольный перевод эпиграммы «Приношение Киприде», и Пушкина, который перевел (несколько сократив ее) «Эпитафию флейтисту Феону».[3]

Эпиграммы Асклепиада, Посидиппа и Гедила знаменуют начало новой эпохи в истории этого поэтического жанра. Мы видим в них, как в малом зеркале, отражение тех крупных изменений в общественной жизни греческого мира, какие наступили после счастливого для Греции завершения войн с персами и расцвета греческой культуры в «век Перикла» (первая половина V в. до н. э.). Злосчастная Пелопоннесская война между Афинами, Спартой и другими греческими государствами (431–404 гг. до н. э.), непрерывные столкновения и войны внутри Греции в IV веке и, наконец, покорение ее македонским царем Филиппом и колоссальные завоевания его сына, Александра Македонского (336–323 гг. до н. э.), в результате которых греческая культура распространилась по всему бассейну Средиземного моря, коренным образом изменили тот «классический» греческий мир, который связан в литературе с именами Эсхила, Софокла, Еврипида, Пиндара, Симонида и других крупнейших поэтов и прозаиков.

Характерной чертой литературных произведений новой эпохи, начавшейся после смерти Александра Македонского с распада его колоссальной монархии на отдельные «эллинистические» государства и носящей название эпохи эллинизма, явилась оторванность от общественной жизни и, как следствие, все больший и больший интерес к жизни индивидуальной в самых разнообразных ее проявлениях вплоть до подробностей быта отдельных людей.

В области эпиграммы новая тематика чрезвычайно ярко видна у одного из самых одаренных поэтов эпохи эллинизма — Леонида Тарентского (III в. до н. э.). Он был родом из Южной Италии (Великой Греции), но после завоевания Тарента римлянами в 272 г. до н. э. покинул Италию и до самой смерти вел скитальческую жизнь. Во время своих скитаний Леонид хорошо познакомился с бытом трудового народа — пастухов, рыбаков и ремесленников; это знакомство ярко отразилось не только на содержании, но и на языке его эпиграмм, отличающихся наряду с присущей многим эллинистическим поэтам вычурностью и пышностью изобилием технических слов из речи тех тружеников, среди которых пришлось жить поэту.

Утомительная жизнь вечного странника заставляла Леонида мечтать о спокойном существовании, которое он считает верхом благополучия; он не стремится ни к роскоши, ни к богатству: поселившись в скромной хижине, он рад, «коли есть только соль да два хлебца ячменных» (см. стр. 119). Свой скромный жизненный идеал он выражает так:

Леонид искренне жалеет бедняков и тружеников и посвящает им полные глубокого чувства эпитафии. Таковы его эпитафии рыбаку Фериду (стр. 120), пастуху Клитагору (стр. 124), ткачихе Платфиде (стр. 125–126), эпитафии зарытым при дороге (стр. 122–123) и другие.

Несмотря на постоянные мысли о смерти, которыми полны его эпиграммы, мировоззрение Леонида нельзя назвать пессимистическим: смерть для него просто неизбежность и вместе с тем состояние полного покоя. В этом отношении он близок к Эпикуру, и корни его миросозерцания те же, что и у этого философа. Однако Леонид существенно отличается от Эпикура тем, что интересуется жизнью во всех ее проявлениях и отнюдь не уходит от нее; он откликается на военные события (см., например, эпиграммы на стр. 118), подшучивает над пьяницей-старухой Маронидой (стр. 121), живо воспринимает произведения искусства (см. стр. 128 — эпиграммы об «Афродите» Апеллеса и «Эроте» Праксителя).