Грета и Танк - страница 4

- Вы знаете, что я друг и что мне можно рассказать все.

- Зачем? Не понимаю, - сказала она, подливая себе вина. - Ведь об этом писать в газетах, разумеется, невозможно. - Она нервно передвинула с левой стороны на правую лежавшую перед ней красную, под цвет перчаток, вечернюю сумку.

- Я не газетчик, - обиженно ответил он. - Вы, надеюсь, не предполагаете, что я хочу вас использовать для интервью? И я достаточно ответственный человек, чтобы понимать, что можно и чего нельзя печатать.

- Зачем же это вам нужно?

- Все, что вас касается, интересует меня. Мы, писатели, теперь выполняем роль священников. Ведь в идее исповеди есть глубокий психологический и моральный смысл...

Она засмеялась.

- Исповедоваться я не собираюсь. Ни священникам, ни вам. А бояться мне нечего: ни малейших улик. Ну что ж, если хотите, спрашивайте.

- Благодарю вас от всей души за этот знак доверия, - сказал он и прикоснулся к ее руке в доказательство того, как он тронут. - Итак, я буду спрашивать. Вам поручил сделать это Шеф? Я с ним знаком, ведь я от него узнал о вашем участии в этом деле, - соврал он, что бы рассеять в ней остатки осторожности. - Но я не знаю его близко. Что он за человек?

- Что за человек Шеф? - переспросила она удивленно. - Так вы не знаете, что он за человек? - Она засмеялась. - У нас, впрочем, этим не интересуются. Делай свое дело исправно, это все, что требуется. Он свое дело знает... Что за человек Шеф! - повторила она и снова засмеялась. - Что ж, вы его встречали, значит, знаете, что он большой шутник. Шеф обо всем всегда говорит шутливо, он иначе и не умеет разговаривать, У него выработался какой-то шутовской стиль... - «Она его ненавидит», - сделал нетрудное заключение эссеист. Ее лицо опять совершенно изменилось. Эссеист ахнул: перед ним был Шеф, со своей сладенькой улыбочкой ж бегающими злыми, жестокими глазками. - «Милая, прелесть, - сказала она, с необыкновенным искусством воспроизводя голос и интонации Шефа, - да это просто, это чрезвычайно просто. Ведь Танк - пьяница, и это наш главный шанс. Пьяницы, дорогая, бывают разные. Одни веселеют от вина и становятся разговорчивыми, он, к несчастью, не таков. Другие от вина становятся злы и проницательны, он, к счастью, и не из этих. Третьи просто тупеют. Таков Танк...»

- Как вы изумительно ему подражаете! Но, простите меня, я вас перебиваю: он именно это говорил, или вы просто воспроизводите его манеру речи?

- Он это говорил, - сказала она, помолчав.

- Умоляю вас, продолжайте! Что же он сказал?

- Что сказал? Велел его отравить. Только и всего.

- «Велел его отравить», - повторил эссеист и остановился: так странно было слышать такие слова, особенно за ужином, в этой уютной комнате. Ни ужаса, ни отвращения он испытывать не мог: наше время - эпоха великих социальных« потрясений, человечество переходит к лучшему будущему, и было бы глупо подходить к явлениям и к людям со старыми моральными мерилами. Правда, применял он этот принцип лишь односторонне; но, когда при нем ограниченные люди без исторического масштаба говорили о преступлениях большевиков, его легкая усмешка становилась особенно пренебрежительной: кто будет вспоминать через пятьдесят лет о таких пустяках! - Шеф, вероятно, и выработал план? Или вы?

- Он. Да, собственно, и плана не было. Шеф велел мне пообедать с ним и подлить ему снадобья. Только и всего.

- Он и дал вам это снадобье?

- Ну да, он. А то кто же?

- Что это было? Стрихнин? Стрихнин действует отлично, - сказал эссеист самым обыкновенным тоном, как будто он сам много раз отравлял людей стрихнином. «Я впадаю в тон Шефа», - подумал он, дивясь этому странному разговору и восторгаясь им, как кладом для романа. - Или, может быть, синильная кислота?

- Не знаю, что это было. Нет, не стрихнин и не кислота. Это было что-то медленно действующее.

- Быть может, бактерии? Впрочем, это не существенно... Вы согласились сразу или у вас были колебания? Что вы испытывали?

- Страх.

- Страх и вы! Я не верю.

- Можете верить... Вы видели когда-нибудь Танка?

- Помилуйте! Где же я мог его видеть!

- То-то. Это был очень страшный человек. Мы все его боялись, мы считали его опаснейшим врагом. Шеф говорил, что за Танком значатся десятки самых ужасных дел. Он собственноручно душил людей. Они и взяли его в гестапо за его чудовищную физическую силу… Сила очень полезная вещь в жизни вообще, а особенно в нашем деле... В их деле, - поправилась она. - Если бы он был так силен при обыкновенном росте, он был бы для гестапо кладом. Но Танк был настоящий колосс, его фигура бросалась в глаза и запоминалась. Такому великану трудно заниматься конспирацией. Ведь рост, да еще глаза, это единственное, чего нельзя изменить в наружности человека. По мнению Шефа, они взяли его на службу из спортивного увлечения. Да еще потому, что им лестно иметь на службе иностранцев: им очень завидно, что у нас в ГПУ служат лица всех национальностей, а у них почти исключительно немцы.