Грибники ходят с ножами - страница 8
— А вы, оказывается, довольно грубы! — как бы насмешливо-проницательно произнес он. Я промолчал. Стиль такой: забежал буквально на секунду по пути в какие-то высшие сферы и вдруг, “зацепившись” за интересную тему, простоял до глубокого вечера. Не слишком хотелось ему подыгрывать — но законы игры здесь таковы: бедность материальная тут как бы компенсируется роскошеством мысли — молчать тут не принято.
— Да, я такой! — довольно-таки тупо, надеясь, что он все-таки отлипнет, вымолвил я.
— А между тем мне о вас неплохо говорили! — произнес он вдруг.
Я обомлел. Что же, черт возьми, можно было сказать обо мне неплохого? Если брать официальные источники, то там я числился автором одного лишь стихотворения, и то написанного под псевдонимом — объясню почему. Мой друг Дзыня, в отличие от меня, сразу сделал блистательную карьеру и в столь молодые годы (впрочем, и не такие уж молодые!) уже являлся заведующим отделом журнала “Монголия”. Он-то и предложил мне деловое сотрудничество. После недели мучительных усилий я принес ему стих:
Ну, сами понимаете, что этот стих был обозначен как произведение малоизвестного монгольского автора, а я скромно выступал переводчиком... Так что вряд ли этот вот сосед мог что-то хорошее слышать обо мне в связи с этим произведением!
Конечно, Дзыня, как настоящий друг, сделал тут все что возможно, и текст этот был передан одному композитору, который, будучи должен Дзыне сто рублей, согласился написать музыку на эти слова — и эту ораторию вынужден был на каком-то празднестве исполнять академический хор — пел, недоуменно пожимая плечами.
Так что навряд ли это. Наверняка он имел в виду какие-то мои другие стихи, которые я когда-то кому-то дал на время почитать и утратил навеки, — но, оказывается, всплыли... причем в каких-то влиятельных кругах — так по крайней мере пытался изобразить мой сосед: влиятельные круги, куда мне, конечно же, никогда не попасть, но которые вдруг заинтересовались моим скромным дарованием.
Я вытер пот.
— Кто... неплохо про меня говорил? — пробормотал я.
— Это несущественно! — проговорил он (не лезь, мол, куда не надо). — Достаточно того, что это говорили достаточно авторитетные люди!
Я уже был готов простить ему все — даже два слова “достаточно” в одном предложении! Главное — наконец заметили!
— Говорят, вы можете опоэтизировать буквально все! — снисходительно улыбаясь, проговорил он.
— Конечно! — воскликнул я. Спробуйте меня! Что надо опоэтизировать?! Прошу!
“...Главное дело — за сколько?!” — подумал я.
— Может быть, уйдем отсюда? — Он презрительно оглядел окружающее нас ничтожество.
— Уйдем, конечно! — обрадовался я и даже не стал спрашивать — куда, отсюда я согласен был двинуться куда угодно: хватит, уже дыру простоял в этом полу! В тот год я жил действительно трудно, нигде не мог устроиться по душе, носил трудовую книжку с собой, сам время от времени что-то в нее вписывал...
Он брезгливо поставил чашечку — ну и месиво вы здесь пьете! — и под равнодушными взглядами завсегдатаев мы двинулись к выходу... никто не был потрясен нашим альянсом — за день сотни таких пар, о чем-то якобы деловито договорившись, устремлялись куда-то... и через некоторое время возвращались, абсолютно не изменившись.
Он решительно подошел к телефону-автомату. Я вздрогнул. Я знал этот аппарат — да и кто его не знал?! Он абсолютно без всякой отдачи глотал монеты, бил током, хриплым голосом пел народные песни... но все терпели... да и как, собственно, по-другому мог вести себя государственный аппарат с тем отребьем, что собиралось здесь! Все естественно. Но у него он сработал вдруг быстро и четко.
— Да, — услыхал я его сочный голос. — Да, это я... Послушайте, я уже, кажется, говорил вам, — в голосе его закипало раздражение, — никаких черных “волг”... пришлите обыкновенный микроавтобус. Надеюсь, больше этого не придется повторять?! Да, угол Невского и Литейного!