Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность - страница 14

Не забудем упомянуть и то, что князь считался знатоком изящных искусств. Собранная им коллекция картин, – и собранная не по одному только тщеславному побуждению затмить всех роскошью, – была колоссальна и заключала произведения величайших в мире художников. Но более всего князь любил и понимал музыку и архитектуру. В обоих этих искусствах сказалась страсть его ко всему величественному: музыкальные оркестры его были громадны, а стремление к грандиозности в архитектуре выразилось яснее всего в том факте, что, задумав строить в Екатеринославе собор, “подобный храму Петра в Риме”, он велел “прикинуть аршин” к размерам римского колосса, чтобы превзойти даже этот величайший храм на земле! Фундамент этого храма, постройке которого, конечно, как и большинству грандиозных планов Потемкина, не суждено было осуществиться не только в продолжение нескольких лет, но и в течение столетий, – этот фундамент служит теперь оградою для сооруженной внутри него церкви.

Переходя к нравственным свойствам князя, мы должны прежде всего остановиться на его честолюбии: оно еще с юности было его преобладающей нравственной чертой. Блистать, сиять, властвовать надо всеми и всем – этому Ваалу были принесены громадные жертвы “великолепным” временщиком. Но это же честолюбие не могло направляться у такого умного человека, как князь, – да еще желавшего отличиться перед такой выдающейся государыней, какой представляется Екатерина II, – на цели мелкие: его должны были удовлетворить только громкие государственные деяния. Есть люди идеи, которые стремятся к осуществлению идеалов во имя их нравственной красоты, во имя глубокой потребности принести счастье людям, – к такой породе Потемкин не принадлежал. Но его ум, в союзе с честолюбием, все-таки ознаменовался полезными для государства приобретениями.

Громадные, представлявшие народное достояние, суммы, издержанные на себя князем; бесцеремонное его обращение с казенными деньгами и людьми; созданная им у трона толпа приверженцев и клевретов, жадно расхищавших народное добро, – вот крупные статьи пассива князя. Страшное напряжение сил государства, безрасчетная трата их ради целей своего ненасытного честолюбия тоже отметится большим грехом на Таврическом. Правда, он порой жалел солдат, не хотел, чтобы их много гибло в битвах, допекал своих подчиненных за их хотя и геройские, но стоившие много жизней подвиги; но, с другой стороны, тратя казенные миллионы во время второй войны с турками на балы,любовниц и прихоти, он заставлял “любимых” солдат, которых так жалел, гибнуть от холода и голода.

Его сладострастие, переходившее всякие границы и не щадившее близких родственных уз, выделялось даже среди нравов того развратного общества, в котором он жил. Его надменность была похожа на надменность какого-нибудь восточного деспота, не считающего других даже за людей.

Но натура князя Таврического так сложна, что было бы несправедливо весь его нравственный образ пачкать густой черной краской. В нем положительно встречаются черты, которые кажутся светлыми блестками и во многом противоречат отзывам его хулителей. Развратный, ленивый, валявшийся по целым неделям неодетым на диванах, князь мгновенно преображался: он развивал необыкновенную энергию и деятельность, чтобы потом опять предаться dolce far niente[2]. Страстно приняться за что-нибудь и вскоре остыть было вообще характерно для Потемкина. Привыкший, как восточный сатрап, нежиться на дорогих и мягких подушках, он вдруг мчался днем и ночью по отвратительной дороге, в простой кибитке. Да и рассказы о его необычайной надменности во многом кажутся преувеличенными: по крайней мере многие говорят, что он проявлял ее главным образом по отношению к знатным сановникам, будучи прост с низшими. Во всяком случае, князь не был мелок и мстителен. Екатерина и другие современники постоянно указывали в нем на эту черту и на благородство по отношению к его многочисленным врагам, которым он не отплачивал жестокостью. Может быть, это объяснялось в князе сознанием своей громадной силы: зачем было ему мелко мстить соперникам, когда он мог устранить их только величественным мановением руки? У князя было столько широких планов, его богатое воображение так часто разыгрывалось, что он мог и не замечать своих мелких неприятелей. Только там, где вопрос стоял о его могуществе и где князь думал, что соперник мог быть ему опасен, тогда только он обрушивался на врага с львиной энергией и сметал его со своей дороги.