Гроб Сороки - страница 11

Парикмахер только что закончил подметать после ещё одного клиента. Он нервно заерзал, когда я снял пальто и повесил его чуть ниже шляпы на ближайшую вешалку. Его волосы были гладко зачесаны назад, почти черные, как смоль, маленький клок торчал сзади. Он не выглядел особенно старым, но вряд ли за ним бегает много женщин; его лицо было слишком узким и изможденным, чтобы можно было подумать, что он приехал сюда вместе с остальными работниками ранчо.

Я занял свое место в кресле, встретившись взглядом со своим и его отражением в зеркале. Парикмахер занял свое место позади меня. Он чуть не забился в конвульсиях, когда заметил клеймо у меня под глазом.

- Это... это будет... – он судорожно вздохнул, прежде чем продолжить, - пятьдесят центов за бритье и стрижку. Двадцать пять за что-то одно.

Я протянул руку и бросил две монеты в его дрожащую ладонь, пытаясь успокоить его.

- Успокойся, брадобрей, я не собираюсь сегодня проливать кровь.

Парикмахер, казалось, принял мои слова всерьез. Я не расслабился, не совсем; пуля, возможно, не коснулась бы меня, но бритва могла пролить кровь быстрее, чем я смог бы пристрелить его.

Нервного человека может вывести из себя все что угодно, и я узнавал это не раз и не два, но мое любопытство не могло быть отвергнуто.

- Как тебя зовут, брадобрей?

Рука мужчины слегка дернулась, нарисовав маленькую красную щель рядом с моей челюстью. Он промокнул её грязной тряпкой.

- Шерман, сэр.

- Шерман... - пробормотал я про себя, позволяя имени течь по моему языку, пробуя его на вкус. - Расскажи мне свою историю, Шерман.

Рука парикмахера дернулась, когда он начал брить. Он слышал истории, которые я оставил позади. Он знал, что это закончится одним из двух способов.

- Пожалуйста, сэр, я не хотел.

Кровотечение прекратилось. Он указал на порез в зеркале. Кровь перестала течь; на моей челюсти осталась не большая проплешина в длинной бороде, которую я носил. Мои волосы все еще нуждались в уходе.

- Расскажи мне свою историю, Шерман, и не заставляй меня повторять снова.

Парикмахер рассказал, что он из Огайо, янки. Во время войны он работал на профсоюз, никогда не был женат, никогда не интересовался женщинами, говорил, что они ему не интересны. Он просто хотел заработать денег и больше практиковаться в своем ремесле.

Я слушал его рассказ, пока мой пистолет шептал. Прошло слишком много дней с тех пор, как я собирал что-то, кроме истории; ни душ, ни жизней, ни скальпов, ни глаз... это было похоже на лихорадку. Это был голод, вот в чем была горькая правда. Жажда смерти не покидала меня с тех пор, как нам с братом вручили оружие.

Джон Мэддокс, ирландишка, скоро почувствует это.

Это было все равно что смотреть на незнакомца, когда парикмахер Шерман срезал последние выбившиеся волосы с моего подбородка. Он оставил щетину и зачесал мои волосы назад, чтобы они были аккуратными и блестящими. Если бы у меня хватило ума, я мог бы прекрасно сойти за представителя высшего общества янки.

Я встал со стула, и Шерман сдернул с меня фартук. Я увидел, как темные локоны упали на пол черными клубками. Он нервно стоял, не зная, что я собираюсь делать. Это была реакция большинства мужчин, которые знали, кто я такой.

Я сунул руку в карман пиджака и вытащил серебряные карманные часы, которые снял с трупа работника ранчо в Техасе. Они стоили в сто раз дороже, чем его работа.

- За рассказ, - просто ответил я, уронив их в его дрожащую руку и приподняв шляпу.

Я подошел к бару, оставив мужчину подметать волосы с новой историей и ценной вещью в кармане.

Я заказал двойную порцию самого лучшего виски в салуне и подошел к пианисту, положив на инструмент монеты.

- Что угодно, только не музыку янки.

Пианист с благодарностью принял деньги, хрустнул костяшками пальцев и заиграл что-то мрачное, печальное, заставившее меня задуматься о безнадежных делах и покойниках.

- Никогда не думал о том, чтобы повернуть назад?

Я был выбит из моего стакана, моя рука немедленно прыгнула к бедру, но пистолет молчал. Я посмотрел на рукоятку так, словно на ней ползали змеи. Пианист смотрел на меня пронзительными зелеными глазами, его черный жилет и белая майка были аккуратными и чистыми. Не похоже, чтобы он провел хоть один день в грязи.