Гром - страница 32

Дашдамба подновлял хозяйственные постройки, ремонтировал телеги и сани, чистил двор, пас овец. Даже перегоняя отару на пастбище, он умудрялся сделать еще что-нибудь, облегчить работу остальным: собирал аргал или складывал в кучи хворост, мял кожи или резал из них ремни.

Батбаяр седлал на рассвете двухлетку или годовалого жеребенка и отправлялся пасти коров и лошадей. Араты, жившие неподалеку от Хоргой хурмын хормоя, часто замечали мальчика на коне, мчавшегося по гребню хребта, и прозвали его Ар цармын Бялзухай — Горным жаворонком.

— Что они хотят этим сказать, — удивилась Гэрэл, впервые услышав прозвище сына. — Что бойкий он и жизнерадостный, как эта пичуга? Или, может быть, насмехаются над его малым ростом? Что ж, в любом случае в точку попали. Пусть себе зовут.

Батбаяр действительно был похож на жаворонка. Загнав табун на горные луга, он с гиканьем и свистом мчался вниз собирать разбредавшихся по долине коров, а согнав их в стадо, птицей взлетал по гребню хребта, торопясь к табуну. Он любил ездить на гнедом, к которому привык за время скитаний, но старался делать это тайком, чтобы не озлоблять жадного, неуживчивого Донрова.

Но однажды весной, когда Батбаяр седлал гнедого, чтобы собрать в табун пасущихся на берегу озера лошадей, это заметил возвращавшийся с прогулки Донров. Подскакав ближе, он разглядел свежую ссадину, которую гнедой получил в схватке с жеребцом, и взвыл:

— Ты… На моей лошади… Нарочно по скалам гоняешь, ногу ей сбил, — завопил Донров, замахиваясь кнутом.

Но Батбаяр не собирался безропотно подставлять спину.

— Не твоя лошадь, а моя, — выкрикнул он, уворачиваясь от кнута, изловчившись, схватил Донрова за рукав и что есть силы рванул вниз. Приземлившийся в туче пыли, Донров с минуту ошалело крутил головой, не понимая, что с ним произошло, потом разглядел изрядный кусок рукава в руках противника, опомнился.

— Ах ты грязная свинья, попрошайка, нищий, — заорал он, синея от злобы.

— А ты жадина, утроба ненасытная. Все в дом собираешь, а жиром не обрастаешь. Иди, иди поближе, если не трусишь, придурок монастырский, казначейское отродье. Сейчас я подтяну тебе твой бурдюк для кумыса, — крикнул Батбаяр, подхватывая ургу и надвигаясь на Донрова.

— Мы еще поглядим, кто кому брюхо подтянет, — пригрозил Донров, вскакивая на коня.

С воплями влетел мальчик в юрту, где сидели все женщины аила. Ханда сбивала масло, Дуламхорло шила дэл, а Гэрэл стегала новый тюфяк для Аюура.

— Я… только что выехал в долину а Бялзухай как на меня набросится! Я, говорит, тебе, ненасытному богачу, утробу вспорю и очаг твой опрокину. Чуть до смерти не задушил. Вот… посмотри, — показал Донров матери разорванный рукав.

— Да что же это такое, — вскрикнула перепуганная Гэрэл. — Совсем взбесился. Я его, поганца, по колено в землю вобью.

В первые дни после возвращения сына из монастыря Дуламхорло бывала с ним особенно нежна и заботлива. Но сейчас, внимательно наблюдая за Донровом, она не спешила поднимать крик.

— Батбаяр — мальчик серьезный, рассудительный. Не ты ли первым его задел? Зачем тебе понадобилось ехать на то пастбище?

«Вот и опять выгонят нас», — обреченно подумала Гэрэл и пошла мыть руки.

— Всякое может быть, но чтобы мальчишка говорил: «утробу вспорю, очаг опрокину?!» — Ни в жизнь не поверю! Что он — Зодов Плешивый, что ли! — решительно произнесла Ханда.

«Да кто же он такой, этот Зодов? — подумала Гэрэл. — Чего это люди без конца его поминают? В могилу он меня сведет».

— Батбаяр седлал моего гнедого. А я ему сказал, чтобы он не гонял коня по скалам, — всхлипнул Донров. — Вот папа приедет, я ему все расскажу.

— Но это же не твоя, а их лошадь. А хозяин вправе делать со своим конем все, что ему вздумается, — объяснила сыну Дуламхорло.

— Никакая она не наша. Ведь говорили же, что раньше на ней сынок ваш ездил. Что там с ней делает мой полоумный! — воскликнула переволновавшаяся Гэрэл, всем видом своим показывая, что понимает и одобряет Донрова.

— Почему же ему не ездить на своей единственной лошади, — не согласилась Ханда. — Не кто-нибудь, а сам хан подарил.

Дуламхорло покраснела, обиженно поджала губы. Донров с ненавистью скрипнул зубами и чуть не заплакал от душившей его злобы. Любопытная Лхама, прибежавшая послушать разговор, сделала большие глаза: