Громбелардская легенда - страница 34

К ней уже вернулась прежняя уверенность в себе.

— Я видела, как этот Предмет превратил стервятника в кровавую кашу и раскрошил скалу, — добавила она.

— Ты знаешь этого кота, госпожа, — скорее утвердительно, нежели вопросительно, задумчиво произнес Оветен.

— Да, — коротко ответила девушка, вставая. — Дай мне какую-нибудь одежду, господин. Холодно.

Он кивнул, глядя на ее крепкие бедра и то место, где они сходились, а потом на мускулистые ягодицы, когда она повернулась, окидывая взглядом лагерь. Ему пришло в голову, что здесь, в этих проклятых людьми и Шернью горах, даже нагота — не более чем нагота… Если вы видите человека без одежды, это значит только то, что он мерзнет; человек может намеренно раздеться, если думает заняться любовью, но никогда отсутствие одежды здесь не будет знаком открытости и доброй воли, как в Армекте…

Он вспомнил свою прекрасную страну, и ему вдруг стало очень тоскливо.

— Спроси у солдат, госпожа. Юбки тебе наверняка никто не даст, но, может, у кого-нибудь найдутся запасные штаны, если их еще не порвали в этих проклятых горах.

Девушка поморщилась, уставившись в землю.

— Я хочу юбку. Пойду взгляну на твоих пленников, у войска хорошее сукно.

— Не смей ничего отбирать у пленных! — гневно возразил он и сразу же еще больше помрачнел. — Пленные…

Она снова села, обхватив колени руками и опершись на них подбородком, и немного покачалась на пятках.

— Вот именно. Что с ними делать?

Оветен пожал плечами.

— Не знаю, — беспомощно сказал он. — Отпустить… тогда трибунал до меня точно доберется. Не повесят, конечно, но скандал будет наверняка! Отцу придется тут же уйти в отставку, ведь он не сможет отрицать, что знал об этой экспедиции… Ты была права. Я вляпался в дерьмо.

Он покачал головой.

— Но какой другой выход? Ведь не убивать же их! Да и то еще вопрос, не всплывет ли вся эта история… Слишком многие знают — мои солдаты, ты…

— Насчет солдат можешь не беспокоиться, — заметила девушка. — Они будут молчать, это в их же интересах. Что же касается меня… честно говоря, не знаю, смогла бы я промолчать. Убийство пленных? И к тому же солдат? Да как ты вообще можешь о подобном рассуждать?

— Да я не рассуждаю, что ты… так только… — искренне, хотя и неловко, ответил он.

Девушка его даже не слушала. Она снова встала.

— Я сама служила в легионе! — с внезапной злостью сказала она. — Впрочем, кто этим займется? Ты что, взял с собой палача?

Она повернулась и ушла — поискать среди имущества разбойников что-нибудь, из чего можно сделать новую юбку.

После гибели Сехегеля и двоих подсотников командование отрядом перешло к Маведеру, как к старшему из десятников. Командовать, правда, было особенно некем. Из тридцати трех человек, вышедших из Бадора, осталась едва четвертая часть — в том числе несколько тяжело или даже смертельно раненных. Не всех даже связали.

Отнюдь не будучи склонным к философским раздумьям, Маведер, которого — надо же так случиться — уложили как раз рядом с предводительницей разбойников, размышлял над горькими превратностями судьбы — ибо что еще ему оставалось делать? Он ощущал, как нарастает его ярость, отчасти из-за боли в раненом боку, главным же образом — из-за поведения командира армектанского отряда. Уже зная о роковой ошибке, жертвой которой стали он и его товарищи, Маведер хорошо понимал то положение, в котором оказался командир лучников; вместе с тем он никак не мог понять, чего тот еще ждет. Вопреки общему мнению, подобные недоразумения в Тяжелых горах не были чем-то из ряда вон выходящим… хотя, честно говоря, Маведер не слышал, чтобы какое-либо из них завершилось столь кровавым образом. Однако то, что солдат упорно продолжали держать в качестве пленников, никоим образом не могло улучшить положение армектанцев.

Всех пленных (кроме наиболее тяжело раненных), как разбойников, так и солдат, держали примерно в сорока шагах от лагеря. Их стерегли двое, все время молчавшие и явно недовольные своими обязанностями. Маведер, будучи десятником, в свое время выучил кинен — упрощенный армектанский, и теперь пытался уговорить их привести своего командира, однако ничего из этого не вышло. Стражники вели себя так, как должны были вести себя исполняющие свой долг солдаты, — что десятник был вынужден признать и сам. Один из них сказал ему: