Громовой гул. Поиски богов - страница 8

 Но ставший русским писателем правнук младенца, среди выстрелов вынутого из пожарища, в дыму и в пыли поднятого к кавалерийскому седлу, сопротивляется этой имперской истине. И может быть, даже не столько смутный «голос крови», сколько более чем внятный голос русской литературы не позволяет забыть и смириться. Литература же эта всегда принимала людей самой разной крови. Отзываясь на появление первого русского писателя черкесской национальности, Пушкин, разумеется, предвидел дальнейшее развитие событий: «Вот явление, неожиданное в нашей литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно. Мы ни одного слова не хотели переменить в предлагаемом отрывке; любопытно видеть, как Султан Казы Гирей (потомок крымских Гиреев), видевший вблизи роскошную образованность, остался верен привычкам и преданиям наследственным, как русский офицер помнит чувства ненависти к России, волновавшие его отроческое сердце; как наконец магометанин с глубокой думою смотрит на крест, эту хоругвь Европы и просвещения».

 Считаю крупным русским писателем дагестанца Эфенди Капиева, в замечательных «Записных книжках» которого есть относящаяся к эпитафии на могиле юного русского офицера, павшего в бою с горцами, и вечно волнующая запись, которую стоило бы привести целиком. Но вот, пожалуй, самое в ней главное: «...Непонятное вещее дыхание как бы потрясло мою душу. Сто лет тому назад — ровно сто лет — этот русский умный юноша <........> погиб здесь в жестокой войне с моими отцами. Мои отцы считали его кровным, самым смертельным, проклятым врагом, и он также считал их чужими... Но что мне сказать о моих переживаниях? Странная судьба выпала на мою долю — как мне с ней быть? Сын гор, я душой и мыслями и всем моим существом русский человек, и без русского языка, без русской среды нет мне в жизни ничего родного». Убежден, что Михаил Лохвицкий (Аджук Гирей) не раз перечитывал это место в книге Капиева и с волнением думал и о судьбе своего Кайсарова и о собственной участи.

 Да, Лохвицкий своими книгами воздвиг себе нерукотворный и нерушимый памятник в сознании адыгских народов. И все же эти книги бесспорно и по праву принадлежат русской, от рождения своего правдоискательской, совестливой, милосердной и при все том непреклонной литературе. Она же долговечней самой России и «славнее всех ее знамен».

 Михаил Синельников