Гроза двенадцатого года - страница 9
– Твердо, полковник.
– Ну, делать нечего – я беру вас с собой: вы будете моим походным сыном, а потом мы пойдем на границу, в Польшу, я сдам вас на руки какому-нибудь кавалерийскому полковнику… А в казаки вас принять нельзя.
– Мне все равно, полковник. Я только хочу быть кавалеристом.
– Ну и отлично… А если ваш батюшка узнает, где вы – ведь он имеет право вытребовать вас, как несовершеннолетнего.
– О! тогда я готова пулю себе в лоб пустить…
И она опять спохватилась на этом противном женском окончании – «готова»… Она вся вспыхнула… Офицеры заметили это и переглянулись. Надо было найти в себе страшную энергию, чтобы не выдать себя, – и девушка нашлась.
– Ах, противная привычка! – сказала она, вся красная как рак. – Я говорю иногда точно девочка, а это оттого, что я с сестрой всегда шалил: я говорил женскими окончаниями, а она мужскими – ну и привыкли…
– Но отчего, скажите, батюшка ваш не хотел, чтобы вы служили в военной службе?
Девушка замялась. Она, по-видимому, не на все вопросы могла отвечать, не на все приготовилась. А этих вопросов впереди еще было так много; да и какие еще могли быть впереди!.. Она молчала.
– Вероятно, по молодости, – заметил другой офицер.
Девушка все еще не знала, что сказать; но наконец решилась.
– Мне тяжело отвечать на некоторые вопросы, – сказала она. – Ради Бога, господа, простите меня, если я не всегда буду отвечать вам… Есть такие обстоятельства в моей жизни, которых я никому не смею открыть. Но верьте – моя тайна не прикрывает преступления.
– Ну, простите, простите… мы из участия только.
В то же утро к часам двенадцати назначено было выступление. Со всего села казаки небольшими партиями съезжались к сборному пункту – к квартире полкового командира. К этому же пункту со всего села бежали бабы, девки, ребятишки, чтобы взглянуть на невиданных гостей. Казаки чувствовали это и рисовались: бодрили своих заморенных лошаденок, заламывали свои кивера набекрень так, что они держались на голове каким-то чудом, а иной с гиком проносился мимо испуганной толпы, выделывая на седле такие штуки, какие и на земле невозможно бы было, казалось, выделать.
Выехал, наконец, со двора и полковник, сопровождаемый офицерами. Выехала и юная героиня на своем Алкиде.
Казаки, завидев ее, пришли в изумление – не все знали о появлении этого нечаянного гостя.
– Что это, братцы, на седле там? Кубыть пряник? – шутили казаки.
– Да это попадья испекла полковнику на дорогу.
– Нет, казачонки, я знаю, что это.
– А что, брат?
– Это наш хорунжий Прохор Микитич за ночь ощенился…
Хохот… Раздается команда: «Строй! Равняйся! справа заезжай!»
Казаки построились, продолжая отпускать шуточки то насчет других, то насчет себя.
– Песельники вперед! Марш!
Полк двигается. Покачиваются в воздухе тонкие линии пик, словно приросшие к казацкому телу. Да и это тело не отделишь от коня – это нечто цельное, неделимое… Песельники затягивают протяжную, заунывную походную литию:
Плачет казацкая песня – это плач и утеха казака на чужбине… Ничего у него не остается вдали от родины, кроме его друга неразлучного, меренка-товарища, и оттого к нему обращается он в своем грустном раздумье:
Нет, не вынесешь этого напева… Клубком к горлу подступают рыданья.
Не вытерпела бедная девочка… Она перегнулась через седло, прижалась грудью к гриве коня, обхватила его шею. И у нее никого не осталось, кроме этого коня, кроме доброго Алкида… это подарок отца – его память… Папа! Папа мой! О, мой родной, незабвенный мой!..
– Господин Дуров! А господин Дуров! – слышится ласковый голосок офицера.
Она приходит в себя и выпрямляется на седле… Около нее тот молоденький офицер – Греков.
– Вам тяжело? – говорит он еще ласковее. – Еще есть время воротиться…
– О! никогда! Никогда!.. Я не возвращусь домой, пока не встречусь лицом к лицу с Наполеоном.
– Ну, будь по-вашему.
А песня все плачет:
3
Вот уже несколько недель юный Дуров следует с полком и все более сживается со своею новою жизненною обстановкою. Казаки не только привыкают к нему, но даже начинают сосредоточивать на нем всю свою нежность, как на любимом детище. Да и кого любить бродяге-казаку вдали от родины, кроме коня? Да что конь? Конь само собой! – «душа добрый конь», друг и приятель, а все сердце еще ищет чего-то. Заведись в полку собачка – и она становится общею любимицею: каждый казак зовет ее спать с собою, ее носят на руках, с нею делят лучший кусок, из-за нее ссорятся. А тут завелось у них «дите», «сынок полковой», такой тихий да скромный, «словно девица красная». Ну и лег у сердца он каждому казаку. А офицеры и подавно полюбили своего найденыша. Более всех подружился с ним молоденький Греков, черноглазый и горбоносый, с восточным профилем, юноша лет за двадцать, большой фантазер, тоже мечтавший взять в плен Наполеона. «Как только придем на Дон, тотчас же попрошусь под команду Платова